Наташа Чебан, "Артишок"
В феврале Кишинев посетила Полина Дашкова, известная российская писательница. Пообщаться с мастером остросюжетного романа нам удалось в рамках встречи, организованной международным медиаклубом “Формат-А3”.
Готовясь к интервью, мы планировали поговорить об искусстве, о литературном творчестве, о героях романов и источниках вдохновения. А в итоге получился разговор о политических событиях советской эпохи, тайнах значимых исторических личностей и социальных коллизиях прошлого и настоящего. Одним словом, очень интересный разговор получился.
Полина, я сейчас под большим впечатлением от недавнего прочтения вашего романа «Источник счастья». События эпохи революционной России начала XX века описаны очень живо, достоверно, чувствуется глубокое осознание социально-политических процессов тех времен. Откуда такой интерес к той эпохе?
Интерес вполне логичен: это была переломная эпоха, последствия которой до сих пор сказываются на нашей жизни в России, и здесь, кстати, в Молдавии, тоже. То, что заварили тогда, мы расхлебываем до сих пор. Меня всегда интересовали предпосылки, причины развития событий октябрьского переворота 1917 года, поэтому, собственно, и захотелось так глубоко изучить этот вопрос.
Для этого наверняка пришлось перелопатить горы литературы — исторической, медицинской, ведь любая мельчайшая неточность в фактах повлекла бы за собой массу критики.
Я человек в этом плане аккуратный, скрупулезный, и не допускаю употребления непроверенных фактов. Другое дело, что в исторической науке принято считать фактом то, что документально подтверждено, а в этом периоде очень много белых пятен. Начиная с 1918 года вся наша советская история сознательно камуфлировалась и изменялась, так что даже профессиональные историки, всю жизнь посвятившие изучению этой эпохи, подчас не все могут узнать. Самые серьезные и судьбоносные решения принимались устно. Нет, допустим, официального подтверждения, подписи Владимира Ильича Ленина под приказом о расстреле царской семьи. Есть только его телеграмма в Екатеринбург - «Пора вскрывать вопрос».
Но зато есть письма соратникам, в которых фигурируют фразы наподобие «мало расстреливаем интеллигенции»...
Что касается интеллигенции, на самом деле при Ленине все происходило не так ужасающе, как при сталинском режиме. Да, Владимир Ильич грозился, кричал «Всех профессоров перевешать!», тем не менее от него не исходило официальных приказов кого-то повесить или расстрелять. Он не был таким кровавым монстром как Сталин. Адресно, индивидуально он виновен только в уничтожении царской семьи, но он не знал этих людей лично, они для него были символами ненавистной монархии.
С кем он был знаком, с кем некогда общался — тех не трогал. Даже своему яростному противнику, бывшему соратнику меньшевику Мартову он позволил спокойно эмигрировать, хотя на каждом заседании кричал, что пора всех меньшевиков перевешать. А за так называемый «философский пароход», за высылку неугодной интеллигенции заграницу, Ленину можно даже спасибо сказать. Ведь это сохранило жизнь многим писателям, преподавателям, врачам. В противном случае Бердяева, например, у нас бы не было. Я думаю, тогда Владимир Ильич подсознательно понимал что делает.
Такое доскональное знание вопроса наводит на мысль, что у вас были личные причины на изучение революционной эпохи. Ваша семья пострадала в то время?
Безусловно. Моя семья пострадала достаточно существенно. Как и каждая другая семья. Потому что развитие России могло пойти совсем в другую сторону. Существует мнение что Россия дореволюционная была какой-то ущербной. Как Черчилль сказал: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил ее с ядерной бомбой». Так вот, на самом деле на тот момент Россия была одной из самых развитых стран, в 1913 году, после столыпинских реформ она входила в пятерку стран с самой бурно развивающейся экономикой. Россия была мощной, колоссальной державой.
Если начнем объективно рассматривать исторические факты, мы увидим, что большинство царских генералов, возглавивших впоследствии белое движение, были выходцами из бедных слоев крестьянства. Корнилов, например, был из обедневшего родом казачества, генерал Алексеев был сыном солдата. То есть, говорить о дискриминации и неравенстве в царской России нельзя. Если была возможность у сына бедного казака подняться до уровня верховного главнокомандующего, значит общество было достаточно демократичным и здоровым, чего не скажешь о советском периоде. Там структура была совсем другой: была кастовость, номенклатурность. Сложно было даже представить, что какой-нибудь колхозник станет министром... Советское общество было другим и неравенство в нем, вопреки провозглашаемым ценностям, было выражено в еще большей степени чем в дореволюционный период.
Мне очень понравилась приведенная вами аналогия коммунистических идей «о вечном рае на земле» с идеей эликсира вечной жизни: один раз выпьешь, один раз совершишь переворот — и будет тебе счастье... И в том и в другом случае — безумная утопия. А с чем можно сравнить современную социально-политическую ситуацию в России?
Для того, чтобы что-то объективно оценивать и сравнивать, нужно посмотреть на это со стороны. Мы столько всего пережили за последние 20 лет, что говорить пока рано. Должно пройти время.
Многим может не понравиться то, что скажу (у нас ведь любят хныкать и жаловаться на жизнь), но на мой взгляд, сейчас Россия переживает один из самых благополучных и демократичных периодов. Надо просто немножко подождать. Мы постепенно приходим к некоему здравомыслию, к осознанию своих ошибок и движению вперед. Но есть и факторы, которые тормозят развитие…
Возьмем для примера Германию. У немцев было 12 лет кошмара гитлеровского режима. У нас тоталитаризм длился 70 лет. Разница существенная, это жизнь одного поколения, хотя по стрессовому воздействию 12 лет фашизма, конечно, перевешивают. Так вот немцы, во всяком случае интеллигенция, воспринимают это как свою личную вину. Недавно я познакомилась с мэром одного маленького западногерманского городка, сейчас он пытается восстановить еврейскую общину, приглашая отовсюду евреев, которые хотят там жить. Этим он искупает вину своего отца, который был начальником гестапо и уничтожил в те времена много евреев. То есть, в них есть и глубокое осознание и желание платить по счетам.
Мы же пока находимся либо в состоянии жертв: «Что же с нами, бедными, творилось, помогите нам теперь выбраться!». Либо, что еще страшнее, в состоянии своей державной правоты, когда на пьедестал опять возводится имя Сталина, когда начинают говорить: «Да, репрессии были, зато было сильное государство!» и т.д., и т.п. Это еще страшнее. Эти болезни нам надо изживать, потому что с ними мы не сможем двигаться дальше. Если общество застывает в положении жертвы либо потенциального палача, то оно обречено.
Полина, в процессе написания романа, - будь он социально-психологическим или детективным, - вы намеренно закладываете в сюжет темы, близкие большинству?
Нет. Так получается. Это надо чувствовать. Например, в случае с романом «Источник счастья» механизм достаточно простой: меня давно интересовал период вокруг 1917 года, и мне хотелось создать героя очевидца тех событий, который дожил бы до наших дней, и мог бы оценивать современную ситуации с учетом своих знаний и опыта. А что для этого нужно? Надо придумать эликсир молодости. Так что первично была эпоха, герои. А потом уже тема вечной жизни.
Можете ли вы предсказать, каким тиражом выйдет роман? Задаетесь ли вы такой мыслью, относитесь ли к литературе как к бизнесу?
Нет конечно. Среди писателей есть люди самых разных изначальных профессий, много врачей, много военных… Допустим, Тютчев был дипломатом, но не было среди писателей торговцев.
А Достоевский? Многое написал только ради денег, чтоб с карточными долгами рассчитаться...
Все работает по формулировке Пушкина: «Пишу для себя, печатаю ради денег». Вот и все. Писатель должен на что-то жить, это ведь профессия, но на первый план деньги ни в коем случае не должны выходить. Это абсолютно тупиковый путь.
Ваши произведения переведены на многие языки, где вас читают больше?
В Германии. Во-первых, это самая читающая страна из все европейских, там художественная литература занимает большое место в жизни людей. Плюс в Германии мне сразу повезло с издательством, с переводчиком, это очень важно. Что касается англоязычного книжного рынка, то там не востребован практически никто. В США, по статистике, переводной литературы по всем стилям и направлениям со всех языков мира — всего 3 тыс. наименований. То есть, этот рынок самодостаточен.
Вы как-то сказали: «Я работаю в традиции старого русского романа. Но в современном ритме и для сегодняшнего читателя». Так каким вы видите сегодняшнего вашего читателя?
Во-первых, это очень большой пласт людей. Я знаю даже по статистическим данным, что меня читают люди от 14 лет и до глубокой старости, причем самых разных социальных слоев. В этом смысле обобщать невозможно. Я очень хорошо знаю, что человек читающий сильно отличается от человека, который смотрит телевизор или постоянно сидит в интернете. Это — пассивное восприятие. А для того, чтобы прочесть книгу, надо сделать над собой хоть малое, но усилие, надо из себя что-то представлять. Поэтому читатель — это, прежде всего, личность.
Кроме того, я заметила, что читатель созревает и взрослеет буквально на глазах. Преимущество нынешнего книжного рынка при всех его недостатках, в том, что наконец-то появился выбор. Но условия для читателя достаточно суровые — трудно ориентироваться в этом многообразии без поддержки. В Европе есть целая каста литературных обозревателей, которые вполне объективно и доброжелательно представляют ту или иную новинку. У нас такой категории нет. Есть ангажированные обозреватели, которые хвалят или ругают произведение в зависимости от того, с какой стороны заплатили. Я, допустим, в своих намерениях прочитать или посмотреть что-то ориентируюсь на простой показатель: есть конкретный критик из конкретного, очень популярного у нас издания, какую-то книгу или фильм хвалит, это я 100% читать или смотреть не буду. Если ругает — стоит поинтересоваться. Если просто захлебывается бранью, это точно надо посмотреть или почитать. Но далеко не каждый читатель может выбрать для себя такой ориентир. Очень много халтуры в критике. Выходит, например, книга известного американского писателя Гришэма и весьма авторитетный обозреватель в серьезном журнале пишет: «Ну, мол, как всегда: стрельба, потасовки, много секса, много крови...». А речь — о романе, в котором три пожилых судьи сидят в тюрьме и создают очень забавную политическую интригу, влияющую в итоге на политическую ситуацию в стране. Собственно, там погоня, если так можно выразиться, — это пробежка трусцой по тюремному дворику, выстрела нет ни одного, один раз достается пистолет и то он не заряжен, и ни одной эротической сцены нет и в помине. Критик не потрудился прочитать даже анонс. Это немыслимо.
В интернете есть немало подобных рецензий и на ваши книги...
Да. Но зачем мне на это реагировать? Вот есть вонючие туалеты, зачем туда заходить чтобы убедиться что запах неприятный?
Полина, кем бы вы стали если не писателем?
Врачом. У меня в семье было много медиков, и в детстве я действительно очень хотела пойти по этой дороге. Но в какой-то момент меня отговорила бабушка. Она просто рассказала, как, закончив в свое время первый медицинский институт, поняла, что медицина слишком мало умеет, но слишком много на себя берет. Быть врачом — значит брать на себя огромную ответственность. Поэтому бабушка стала вторым врачом городской санэпидемстанции и всю жизнь отвечала за состояние городской воды. Ну а потом меня настолько увлекал процесс сочинения разных историй, что я еще в детстве поняла, чем буду заниматься.
Но писать — это тоже ответственность.
Огромная. Знаете, как-то у меня был разговор с одним молодым оператором. Он делился со мной впечатлениями от прочитанной книги одного из наших постмодернистов, современного модного писателя. Говорит мне восторженно: «О-очень сильная книга!». Я спрашиваю: «Почему?». Он: «Вот я ее прочитал и мне захотелось повеситься...». Так вот, я хочу, чтобы после прочтения моей книги человеку, наоборот, хотелось жить и радоваться. И чтобы сил только прибавлялось.
Ваш комментарий