События

 Главный редактор популярного российского журнала, приехавший в Кишинев и Тирасполь по приглашению Международного медиа клуба «Формат-А3», дал эксклюзивное интервью «Комсомолке».

«У российских СМИ свободы с перехлестом»

- Наверное, этот вопрос вам часто задают одним из первых. И все же, почему вы, выпускник МГУ по специальности «молекулярная биология», решили податься в журналистику?

- Довольно простая история, которая со многими произошла. Я оканчивал биологический факультет МГУ в 95-м году, в это время биологией в нашей стране никто не занимался. Все уезжали, я тоже уехал без особой охоты. Вскоре вернулся, потому что изменился интерес. Мне захотелось изучать гуманитарные вещи. И я попал в журналистику, потому что туда идут люди, у которых нет определенной профессии, но есть определенное образование.

- А как возник концепт журнала «Русский репортер»?

- Стало понятно, что в России пробуждается новый, довольно активный класс, что позволяло сделать вывод, что прессу можно делать серьезной не только для узкой аудитории. Пять-шесть лет экономического роста привели к тому, что люди стали задумываться не только о том, как прокормиться, но и о том, зачем и что мы делаем. Вот на этих людей, у которых пробудился реальный интерес к жизни, мы и рассчитывали. Следующий шаг - а о чем с ними говорить? Все спорят о концептах, которые к обычной жизни никакого отношения не имеют. А мы хотели открыть Россию, узнать, как люди в ней живут, как строят бизнес, занимаются благотворительностью, весь комплекс вопросов мы стали изучать. Решили, что главным жанром будет репортаж с вопросом. И из жажды изучения реальности стал разворачиваться наш замысел. Мы хотели начать удовлетворять собственное любопытство - как живет наша страна. В наших репортажах сначала идет интерес к жизни, а уж потом формулировка позиции. Мы хотели отказаться от навязшей на зубах идеологической догматики.

- Скажите, а вообще в мире возможна свободная пресса, без цензуры?

- Свобода от зависимости бывает, когда есть свобода для. Когда у СМИ есть понимание, зачем они это делают, в чем их интересы, жажда правды. Если это серьезно, то это трудно ограничить. Легче всего ограничить свободу прессы, когда это мыслится как свобода выражения мнений, ни на чем не основываясь. Такое не продается. Читателю надо дать ИНФОРМАЦИЮ! Это и есть свобода, основанная на жизненном опыте, на том, что ты нашел что-то важное и интересное. Если у тебя такое есть, трудно что-либо запретить. Есть проблемы со свободой прессы и в России, и в других странах, связанные во многом с тем, что очень плохо работает экономическая модель. Есть много причин, почему этот бизнес сложно делать. Российские газеты, которых много в Российской Федерации, страшно зависимы. Им приходится писать о том, как мелкий чиновник разрезает ленточку на открытии очередного ларька. А между тем, эти газеты - почти окупаемы, районная администрация добавляет им лишь толику денег. А очередной ларек не интересен никому. Это сковывает саму прессу. Но в целом в России есть довольно много свободной прессы, причем во всех секторах СМИ. Наибольший сегмент печатной и интернет-прессы столичной, федеральной не то, чтобы свободны, а свободны даже с перехлестом, то есть резко оппозиционны.

«Такого удачного исторического периода в России давно не было»

- Вы говорили в своих интервью о том, что с уважением относитесь к Путину, но считаете при этом, что власть завела Россию в тупик...

- Мне кажется, что российская пресса сильно фиксируется на личность. Обсуждать, хорош Путин или плох, уместно во время предвыборной кампании. Мы же все - интеллигентные личности, которые изначально с недоверием относятся к выходцам из КГБ, силовикам. Если смотреть на вещи без эмоций, рационально, понятно, что таких удачных лет, как с 1999-й по 2008-й, в России давно не было. Не было крупных войн, абхазская война, в которую мы вляпались, как раз конец славной эпохи. Был потрясающий экономический рост, средняя зарплата в долларовом эквиваленте выросла более чем в десять раз. Страна развивалась. Можно говорить о том, что можно было делать политику лучше. На это есть ответ: можно было делать политику хуже. Путинских два срока и один медведевский — один из самых удачных периодов истории России. Конечно, мы хотим большего. Но надо понимать, какой огромный шаг сделала страна за это десятилетие.

Но есть проблема следующего шага. Проблема во многом и политическая, и управленческая. То, за счет чего все это было сделано, - это усиление государства. И понятно, что эта все более усиливающаяся вертикаль власти подошла к кризису, потому что стала работать против себя. Надо находить более тонкие и демократические модели управления. Надо сделать следующий шаг. С этим, мне кажется, у Владимира Путина есть сложности, потому что вся наша элита, к сожалению, болеет одной болезнью - они не очень любят и понимают народ. Думают, что никому доверять нельзя. А мы, наш журнал, понимаем, что полно людей, которые не хотят воровать, хотят делать дело! Надо доверять своему народу. Тогда все пойдет.

- Если все было так хорошо, то чем же недовольна так называемая системная оппозиция? И не кажется ли вам, что события, происходившие на Болотной площади, несут в себе проблески какой-нибудь «цветной» революции, некий зачин?

- Конечно, похоже. Все такого рода движения имеют общие черты, и это связано не только с историческим параллелизмом. Я знаю некоторых идеологов протеста с конца девяностых. Чем мне не нравится идеология «цветных» активистов, они произведение локального пиар-эффекта, который называется революцией, некоего фанатизма по отношению к персонажу или идее, направляют не на содержание, а на форму протеста. Все отлично умеют сочинять креативные лозунги, но не умеют обратиться к народу. На Украине я это хорошо видел. Это был почти голливудский фильм. Чистая пена... Это было шоу, которое хорошо сделано. А чем были вызваны эти явления в России? Не тем, что пробудились оппозиционеры, они всегда, с самого начала, довольно сильно не любили Путина. Важно, что сама власть пришла к кризису. Если бы не довольно неловкая передача власти, которая подорвала веру... Это сильно ослабило власть, доверие к власти. Сильная власть - та, которой верит народ. Единственно, что помогло избраться Путину с довольно хорошим результатом, - то, что протест показал, что альтернатива еще хуже. Оппозиция сегодня обращается исключительно к, так сказать, «мировой прогрессивной общественности». Пока они будут обращаться к «мировой прогрессивной общественности», народ не будет их любить. Чтобы победить в любой стране, надо обращаться к своему народу. Но глухое недовольство зреет. Кто и когда сможет его организовать, я не знаю...

«Большинство стран СНГ ни на что не могут решиться»

- Виталий, хочется коснуться внешней политики России. Есть какая-то четкая концепция в отношении стран СНГ, бывших республик СССР?

- Когда Владимир Путин с трудом выиграл в первый раз выборы, он действительно волновался. И слезы были, похоже, неподдельные. К этому времени какая-то концепция начала сформировываться. Из того, с чем Путин шел на выборы, я для себя выделяю три пунк­та, один из которых - курс на реинтеграцию. Это впервые с такой ясностью было сказано. Стало ясно, какой эффект производит Таможенный Союз России, Беларуси и Казахстана. Хотите сюда? Вот вам рынки, дешевый газ... Не хотите? Друзьям - все, врагам - ничего!

- Таможенный союз, Евразийский, Объединенная футбольная лига... А остальные страны СНГ станут участниками этих процессов?

- Да, такая футбольная лига была бы сильной! Но, похоже, этого не будет. А в целом, действительно, план такой. Сначала - экономический, таможенный союзы, в дальнейшем - с некоторыми политическими институтами, с введением общей валюты... Но это все будет зависеть от того, какие преимущества участники будут видеть, от каких возможностей им ради этого придется отказаться. Всем странам СНГ, включая Россию, приходилось лавировать между теми обещаниями, которые нес Евросоюз, и теми возможностями, которые можно соорудить самим. Большинство стран СНГ - в подвешенном состоянии, не могут ни на что решиться, потому что любое из решений отменяет плюсы другого пути. Но любое решение лучше, чем ситуация с непринятием решения.

- Примерно в такой ситуации сегодня находится и Молдова. С одной стороны - ЕС, с другой - Таможенный и Евразийский союзы...

- Хороший вариант не может исключать сотрудничества с Россией, потому что это экономически и культурно естественно. У Евросоюза есть огромный ряд заманчивых, но фиктивных предложений, которые удерживают страну в зоне влияния, но при этом никаких бонусов страна не получит. И в ЕС не вступит. Это надо отчетливо понимать. В этой игре надо тоже играть с хитростью. От различных ассоциаций с Евросоюзом надо пытаться взять как можно больше, но реальную экономику надо выстраивать с Россией и другими странами СНГ.

- Назначение Дмитрия Рогозина спецпредставителем президента по Приднестровью, по вашему, - не знак того, что Россия четко определилась в своем отношении к этой части пророссийской территории?

- Здесь патовая ситуация. Дмитрий Рогозин был представителем России в НАТО. Он, во-первых, политик, которого на Западе знают, а во-вторых, политик, который в риторике очень жесток в отстаивании позиции собственной страны. И одна из трудностей решения такой проблемы, как приднестровская, - любая из сторон, и ЕС, и Россия, и США могут заблокировать любые процессы. Какое-то долгосрочное решение возможно, если стороны найдут компромисс. В этом случае достаточно было бы компромисса между Евросоюзом и Россией. «План Козака» в свое время был торпедирован прямым участием ЕС. Такие проблемы надо решать только вместе. Перспектива развития Европы состоит в том, что будет какая-то форма союза между ЕС и Россией. Мощное сближение этих систем было бы всем выгодно. И все проблемы были бы решаемы. Получается, что ни Евросоюз без России, ни Россия, к сожалению, без ЕС не могут пока решить эту проблему. Должен быть компромисс в этом вопросе. Если этот компромисс будет достаточно эффективен, чтобы увеличить уровень доверия между ЕС и Россией, то всем будет хорошо! И Приднестровью, и Молдавии, и России. Всем...

- Получается, что Молдова и Приднестровье так и останутся отдельными государствами...- Я могу делать заключение исходя из истории политических процессов такого типа. В тот момент, когда кто-то получил суверенитет, забрать его обратно невозможно! Но в современном мире существуют различные способы снижения уровня этого вопроса - глубокие автономии, кооперация внутри больших союзов... В современном мире есть много способов снизить уровень проблемы и принять решение, которое позволило бы снять блокаду, увеличить обмены, снять приграничные проблемы. Если это пойдет, то уровень вопроса о том, как это будет называться - независимость, самая широкая автономия - снизится.

- Мы с вами еще застали Советский Союз. Ностальгии по советскому прошлому не испытываете?

- За это время многое переосмыслил. Школьные годы, пришедшиеся на восьмидесятые-девяностые, - самые счастливые годы. У нас было счастливое детство. При том, что нас, как и весь народ, раздражали дефицит, идеологическое закостенение, застойная атмосфера... Сейчас понятно, что позднее советское время было очень интересным и стабильным для жизни. В том числе это был расцвет многих культур, подпольных, полуподпольных. Советский рок, современное советское искусство, литература... Все это бурлило. Мне жалко, что мы не смогли сделать шаг вперед, не загубив то, что все-таки наработали. Миллионами жизней мы заплатили за то, чтобы прийти к существенному благополучию. И тут мы снова решили все отменить, все разрушить и попытаться строить заново. Этого жалко... Сейчас пытаемся строить. Исторически так получилось, что мы пропустили время. Когда во всем западном мире внутренняя социальная революция произошла в 60-70 годы XX века, которая потрясла основы, у нас было то же самое — Пражская весна, зарождение независимой литературы, Солженицын, Стругацкие, джаз, шестидесятники... Но на Западе свою революцию пережили, изменившись, а Советский Союз свою революцию душил. После Пражской весны — зима. В этот момент мы начали проигрывать. Западный мир пошел меняться, а советский мир закостенел. И поэтому к перестройке весь советский народ и особенно интеллигенция, был уже настроена не на конструктивные изменения собственного общества, а всеобщий развал. Мы сами все развалили, а не Горбачев. Это была общая накопившаяся энергия развала, сжатая пружина...