События

 Мир на пороге грандиозных перемен, вектор которых пока непонятен, считает участник дискуссионного клуба "Формат А3" в Вильнюсе российский политолог, главный редактор журнала "Россия в глобальной политике", председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике России Федор ЛУКЬЯНОВ.

- Ощущение от сегодняшнего состояния мира - неуверенность и нестабильность: в чем причины такой ситуации и чем она чревата для стран ЕС и России?

- Все без исключения страны сегодня ощущают изменения мирового мейнстрима и пытаются к ним приспособиться. Но сделать это сложно, потому что никто не может пока понять направление изменений большой политики - от ситуации на Ближнем Востоке и политики Китая до региональных тем. Мир меняется. Когда страны Балтии 10 лет назад вступали в ЕС, вряд ли кто-то мог предположить, что эйфория девяностых годов, когда казалось, что Европа внешне консолидируется, а внутренне выходит на первые роли, становясь чуть ли не равной США, Китаю, сменится нынешним состоянием явного разброда внутри Евросоюза. Та модель ЕС, которая работала успешно в начале ХХ века, сегодня дала сбой, требуется новая. Это не означает, что Евросоюз исчезнет - он будет другим. Прошел и пик европейских амбиций: Европа от них отказалась и возвращается к привычной роли в тени США. Хотя вопрос, насколько США заинтересованы в современной объединенной Европе? Особенно с учетом того, что фокус их внимания переместился в другие части мира и прежде всего в Тихоокеанский регион и Юго-Восточную Азию.

Предположить это в 2004 г. было трудно, так же как сегодня трудно сказать, что будет через 10 лет. Но ощущение движения - того, что все может случиться, влияет как на российскую, так и на политику ЕС. Потому что в новой конфигурации Европы странам, которые в нее влились в надежде, что с их ролью и прочным местом в ЕС уже ничего не случится, боюсь, придется искать себе новую нишу в новой системе. Думаю, что они ее найдут, но это будет нелегкий период.

- Это накладывает отпечаток на отношения между Литвой и Россией?

- Безусловно, нервозность чувствуется и в России, и в Европе, и в США. Вообще американская политика, казавшаяся нам таким асфальтовым катком, который едет по миру, вдруг дала сбой. И, слава Богу, потому что в противном случае они нарвались бы на большие проблемы. Но все понимают, что действовать, как раньше, уже невозможно. Что касается конкретно отношений России и стран Балтии, то здесь, мне кажется, есть два противоположных тренда. Один связан с инерцией восприятия прошлого, когда весь комплекс исторических ощущений с обеих сторон не позволяет выйти из замкнутого круга. История влияет на нас - мы от нее никуда не денемся. Особенность Европы в целом, в том числе и России, заключается в том, что мы со своей историей живем, в отличие от Америки, которая обладает счастливой способностью переворачивать страницу и идти дальше. Мы же переживаем случившееся столетиями.

Литва по историческому калибру качественно отличается от Эстонии и Латвии, и у нас есть с ней, как и с Польшей, история великодержавного соперничества. Конечно, это было давно, но это не выветрилось из подсознания и сидит в нем. При этом я думаю, что самые глубокие исторические переживания, оставленные советским временем, по-настоящему пока не переработаны. Они не переработаны в Литве, потому что с крахом СССР и восстановлением независимости возобладала другая историческая легенда, которая, как и любая легенда, имеет явно натянутые вещи. И в России, где только сейчас, спустя двадцать два года после крушения СССР, мы пытаемся приступить к осмыслению этого времени. Как это ни странно, ведь казалось, именно с размежевания с советским временем, разоблачения кошмаров прошлого все начиналось. Я помню свои ощущения конца 80-х начала 90-х о том, что пусть еще много будет всякого, но хотя бы с этим мы разобрались - со сталинизмом и пр. Но нет, оказалось, что отсутствие реальной работы над исторической памятью возвратилось тем, что происходит сейчас. У нас все это время, как заезженная пластинка, крутится одна и та же мелодия на разные слова, одни из которых пытаются реабилитировать то время, другие, наоборот, пытаются окрасить его в исключительно черный цвет. И то, и другое не имеет никакого отношения к реальному процессу переработки и освоения прошлого. Работа как раз начинается тогда, когда исторические факты перестают восприниматься как личное оскорбление. Я думаю, что в Литве происходит примерно то же самое, но со своей спецификой. Однако Россия, мне кажется, подходит к тому моменту, когда придется конструировать что-то новое. Ведь двадцать лет после распада СССР мы жили, доедая остатки того, что он произвел, и в хорошем, и в плохом смысле.

- Вы имеете в виду отсутствие новой идеологии?

- В том числе. Ведь все попытки найти какую-нибудь новую основу государства либо отталкивались от советского, либо наоборот апеллировали к советскому. И сейчас мы подошли к ситуации, когда возник вакуум. Все - и симпатизанты, и протестанты - понимают, что как бы мы ни относились к тому времени, оно ушло безвозвратно. И ничего нового на том, что было тогда, не построишь. И если Литва, когда не стало социалистической системы, как бы вернулась к ситуации довоенной, возрождая и совершенствуя ее, то Россия (если посмотреть отстраненно) нечто подобное пытается сделать сейчас, пробуя вернуться к тому, что было до советской власти. Разница в том, что в Литве период разрыва был короче, физически оставались люди, которые могли соединить то и новое, была эмигрантская традиция идеологически продолжать все это. А в России этого нет - прошло много времени, да и большевики очень эффективно ликвидировали всю прежнюю основу. Попытка совершить скачок обратно и двигаться дальше как бы от той точки, с которой мы свернули тогда, думаю, обречена: мир слишком изменился. Но в каком-то смысле это естественный процесс. Это похоже на то, что было в странах Восточной Европы после краха коммунизма. Только эти страны очень быстро просто поставили на рельсы, ведущие в Евросоюз. А Россию на рельсы поставить некому - я уж не знаю, к счастью или к сожалению.

- Литва еще во времена Адамкуса сделала своей миссией "продвижение демократии на восток", являясь главным лоббистом присоединения к программе Восточного партнерства Грузии и Украины... Как это отражается на ее отношениях с Россией?

- При всем уважении к Литве скажу, что не она решает в ЕС судьбу Грузии и Украины. И даже если здесь, наверное, немало людей в силу рабочих обязанностей, а то и по убеждениям, способствовали переменам, происходившим в ряде постсоветских республик, движущие силы этих перемен, конечно, не здесь. Сам период президентства Адамкуса совпал с пиком американского экспансионизма в Евразии. Тогда в силу разных причин администрация Буша решила, что пора уже как-то обустроить это бесхозное с их точки зрения пространство и прежде всего по соображениям безопасности. К тому же после 11 сентября 2001 года потрясенная Америка, чтобы обезопасить себя, начала принимать беспрецедентные меры безопасности в глобальном масштабе, пытаясь контролировать весь мир, занимаясь продвижением демократии по всему миру.

Американцы действительно верят в то, что демократии не воюют друг с другом. И сегодняшний их тотальный шпионаж - тоже следствие того шока. Мы видим, что ничего из всего этого не получилось. Но то, что Литва тогда находилась в первых рядах стран, содействовавших им, это естественно, потому что с одной стороны, она имеет свою великодержавную традицию, с другой - страны Балтии еще с тридцатых годов не доверяют европейцам, которые, грубо говоря, тогда просто "сдали" Прибалтику. Поэтому единственные, кому они доверяют, это американцы. А сейчас, как мне кажется, наступил другой этап - эйфория Америки нового века, когда казалось, что она все может, проходит, так как оказалось, что не так уж много она может, а самое главное - она задумалась, надо ли ей это? В ближайшие пару десятилетий Америка может стать другой - возвратиться на время к той фазе, которая была лет сто назад, когда она не стремилась контролировать весь мир. Тогда американцы выбирали: это нам надо, за это мы держимся, а этим мы можем пренебречь. Европа, включая страны Балтии, на общем фоне становится периферией - те вызовы, которые интересуют американцев, находятся в других регионах мира.

- Как долго в центре внимания США и их союзников будут находиться регионы Ближнего Востока и постсоветского пространства?

- Если окажутся правы те, кто предсказывает, что через пять лет Америка будет энергетически самодостаточна, а через пятнадцать станет крупнейшим экспортером энергоносителей, тогда ей вряд ли будет нужна эта головная боль с Ближним Востоком, тем более что она далеко. В этой ситуации политика активного участия в попытках трансформации постсоветского пространства в духе вестернизации явно уже не найдет того отклика, как раньше.

Мне кажется моделью судьба уже ушедшего президента Грузии Саакашвили, который в свое время оседлал ту волну, поняв, что она дает ему шанс, так как Америке это надо. Но он не почувствовал момент, когда это ей перестало быть нужным, и, не угадав этого, закончил свою политическую карьеру весьма плачевно. Если в этом контексте возвратиться к российско-литовским отношениям, то можно сказать, что Литва продолжает выступать правофланговым демократизации и прежде всего привлечения Украины в ЕС, мы видим что Россию это нервирует. И проявления недовольства в последние месяцы - не случайные совпадения. В то же время постсоветское пространство вне зависимости от Европы, Америки или России само достигло некого рубежа, после которого начинается расхождение по направлениям. Украина и через двадцать лет после распада СССР очень не хотела делать выбор, продолжая маневрировать и пользуясь привилегиями со всех сторон. До сих пор ей это удавалось (настоящим гением этого маневрирования был президент Кучма). Но всему приходит конец, и сейчас, когда Евросоюзу нужно подтвердить свою состоятельность, - то, что он по-прежнему, несмотря на кризис, способен привлекать к себе страны, европейцы предложили Украине определиться - Европа или Таможенный союз. Россия тоже предлагает не абстрактные лозунги, а некую конкретную правовую конструкцию. Обе стороны говорят Украине: решайте! Украина выбор, судя по всему, сделала. Другой вопрос, сознательный ли он, понимают ли там, что делают, какие последствия могут быть? Украинским политикам следовало бы проконсультироваться с коллегами из стран Балтии, которые в 90-е годы проходили тяжелейший период европейской адаптации в правовой и нормативной сфере. Узнать, что это означает для людей, промышленности и т.д. Но украинская политическая элита, по-моему, живет иллюзией, что все это не совсем всерьез, а потом им опять удастся вернуться к политике балансирования. Думаю, что нет - уже не вернутся: не удастся.

Евросоюз очень жестко дожимает своих партнеров, в каком бы кризисе они ни были, чтобы они выполняли принятые обязательства. Никаких системных мер по поддержке Украины Европа предпринимать не будет. Вы подписали - адаптируйтесь, конкурируйте. Можете продавать свой товар? Продавайте. Не можете? Ваша проблема. Европе это выгодно - когда европейские товары поступят на украинский рынок, то европейский производитель сможет многое получить. Выдержат ли конкуренцию с ними украинские товары - едва ли. И Россия тоже говорит Украине: нет - так нет, идите, куда хотите, только к нам потом не обращайтесь. Это объективный процесс. Я не знаю, что получится из идеи Таможенного союза, Евразийского союза. Они очень сложны для реализации, и шансов на успех здесь 50 на 50. Не факт, что Россия сможет реализовать все, что заявлено.

Евросоюз же адаптировать Украину не собирается. В ближайшие 25 лет в ЕС ее не примут: Евросоюз никогда не говорил, что Украина имеет право на членство.

Елена ЮРКЯВИЧЕНЕ.

“Экспресс-неделя” №45, 7 ноября 2013 года.