События

Николай Чиндяйкин был в Риге два дня и чего только не успел. Встретился с публикой и старыми друзьями. Ответил на все вопросы, от сугубо профессиональных до «Скажите прямо: вы патриот России?». Читал стихи, дарил свои книги, осчастливил юную рижанку, которая учится во ВГИКе и репетирует булгаковскую Маргариту, а вот на спектакль Московского Художественного театра, где Чиндяйкин – Понтий Пилат, прорваться никак не может – нет билетов...

Девушка теперь точно попадет на «Мастера и Маргариту». А те, кто прежде с Чиндяйкиным был знаком только по кино и сериалам, отныне будут смотреть на него по-новому, видя за актером – режиссера, педагога, путешественника со стажем, талантливого сочинителя, любящего мужа и просто хорошего человека. Из всего этого, наверное, и складывается чиндяйкинская харизма.

Биография у Николая Дмитриевича – как эпический роман. Такой начинают издалека. С послевоенного детства. С отца, прошедшего фронт, плен, лагеря, который смотрит на своих двух ребятишек – только-только перебрались из барака в малюсенький домишко – и приговаривает: «Дети! Какие же вы все-таки счастливые!»...

Деревня в Горьковской области, украинский городок Ворошиловск, театральное училище в Ростове-на-Дону, Омск, Москва, поездки по всему миру, великие люди на пути, счастье и горе – все было бы в этом романе.

Но где роман, а где газета; здесь лучше говорить о деле. Да и то места не хватит...

- Артисты – люди бродячие, с дорогой в крови, да?

- Да. И во время СССР это не утратилось. Я очень многих знал, которые физически не могли сидеть на месте – два сезона в одном театре, и им уже становилось грустно. Существовала биржа актерская (она так и называлась, как ни странно) – всегда примерно в одно и то же время, в конце лета--в начале осени, когда отпуска в театре начинались. В Москве, в каком-нибудь доме культуре, далеко от центра, собирались сотни людей, часто с чемоданами, с вещмешками, с маленькими детьми... Это немножко не клеилось с советской упорядоченностью жизни. Но это было потрясающе интересно.

Идешь, немножко неловко себя чувствуешь из-за праздности своей, ты же устроенный артист, тебе никуда не надо... и кто-нибудь за руки тебя хватает, «перекупщики» эти – «Простите-простите, а вы из какого театра?» -- «Спасибо, не надо».. И к тебе теряют интерес, потому что ты там просто так. И вообще какое-то легкое презрение: что ты тут делаешь?

И обязательно встречаешь каких-то друзей. Или друзья друзей тебя узнают. Театральный мир вообще так устроен. «Вы из Ростовского училища? Я на курс ниже учился, хорошо
вас помню... Мы вот из Благовещенска ушли и сейчас с Бугурусланом уже ведем разговор... Обещали подъемные дать... Мы же с ребенком.. Вот если подъемные дадут, тогда мы сразу...» И это было... немного по-цыгански, но совершенно нормально.

Потом, в советскую эпоху были гастроли. Такие масштабные, когда труппа срывалась с места практически со всем репертуаром, со всем хозяйством. В один город – на месяц. Но, как правило, это было два города и два месяца, и за 10-15 лет ты объезжаешь чуть ли не весь Союз. И не просто объезжаешь! Ты живешь, знакомишься с народом, улыбаешься девушкам, водку пьешь, бродишь по улицам... Ты знаешь этот город! Воронеж, Красноярск, Челябинск, Иркутск, Таллин, Вильнюс, Ригу...

Я помню, лет 30-40 назад мы здесь, в Риге, сидели. В мой период увлеченности театром на улице Лачплеша, театром Адика Шапиро. У меня там был однокурсник по Ростову Валера Калашников с женой, Лидой Горяйновой, я приезжал, чтобы посмотреть спектакли, останавливался у них в общаге... Был даже какой-то интерес – перейти, не перейти... Артисты – они всегда примериваются, у них всегда про запас какое-то знакомство...

Так вот, мы сидели, выпивали (это слово можно вычеркивать всюду, где встречается, из каждой истории) и разговаривали, как сейчас. Про Бугуруслан, Омск, Иркутск, про то, кто куда перебрался... А было же две труппы, латышская и русская, между ними отношения были ровные, и с нами было пару человек из латышской труппы. И у одного чуть ли не слеза покатилась – как же вам хорошо! А если я уйду – то только в Драму или в Лиепаю... Он почувствовал, какие возможности! Поссорился с главным режиссером, послал по матери, хлопнул дверью, уехал в Воронеж... А ему этого ничего нельзя. Если он хлопнет дверью здесь – его могут и не взять там. Рынок-то малюсенький...

- А Паулс как–то сказал обратное: латышским артисткам еще ничего, а куда девочкам из Русской драмы деваться, если они с начальством общий язык не найдут?

-- Да огромное пространство! Артист, если он Михаил Чехов, может и в Москве работать, и в Риге, и в Нью-Йорке. Если же тебя держат домашние обстоятельства, это другая жизнь – опять же уважаемая, это выбор человека и так далее. Но из профессии ты уже немножко выпадаешь, как мне представляется... Артист в моем понимании – это что?

- Котомку на плечо и на ярмарку?

- Это даже не обсуждается! Как Счастливцев и Несчастливцев! Честно говоря, это меня в профессию и привело, эта цыганщина, эта вибрация души. Я как-то встретил в Лондоне одного русского из третьего поколения эмигрантов, я по-английски тогда пары слов не мог связать, посетовал, что только начал учить, а так трудно... Он был пожилой человек, много путешествовал, свободно говорил на китайском... Он мне говорит – что ты, парень, переживаешь? У тебя же русский язык! Ты с ним нигде не пропадаешь! Он был человек мира и понимал, что на свете есть три-четыре языка, которые прокормят, и русский в том числе. Это может нравиться, это может не нравиться, но это так. Тем менее языки учить надо.

- Кажется, что ни в одной стране мира, как в России (ну хорошо, как на постсоветском пространстве), так не прислушиваются к словам артиста. Вот вас вчера вопросами о политике завалили... Почему?

- Я с этим сталкиваюсь постоянно, Маш. И сейчас, по конкретному вопросу, -- мир взорван, -- и до того, когда мы жили в относительном благополучии. Меня бесконечно, каждый день зовут в какие-то передачи. Там люди разводятся, и обязательно должен быть какой-то артист, чтобы советы давать. Или строят какой-то квартал, а жители против. Тут же сидит лицо из драматического театра и как бы свое мнение высказывает. Мне это поразительно: почему его мнение вообще имеет тут какое-то значение? Он умеет учить наизусть слова и запоминать мизансцены. В остальном он такой же житель земли, как все другие.

Кому интересна моя биография -- в какой деревне я родился, кого любил, с какой женой разошелся? Почему мои мысли по поводу трагических событий, которые сейчас происходят, важнее мыслей того человека, который стоит на остановке? Когда меня об этом спрашивают, я становлюсь не артистом, а тем Колей Чиндяйкиным, который жил в сорока километрах от Луганска, который мог бы и сейчас там жить, у которого там родные, близкие и так далее. Это никак не связано со мной как с артистом.

Я все время ощущаю, как на меня перекладывается груз чужой ответственности. Который я не создавал – я вообще всей душой против того, чтобы это создавалось. Но теперь мне говорят: прими решение, будешь за него отвечать.

То же самое – Макаревич. Я вчера про это сказал, я этом убежден и я абсолютно в это верю, хоть мы лишь немного знакомы, – что у него такие же позитивные желания, как у меня. Только он иначе видит выход из положения. Им же не движет - «Предам-ка я свою родину!» Ну маразм же. Да тут и предать никого невозможно. Но получается, что Макаревич виноват перед одной частью общества, а я виноват перед другой. Дяденька вчера встал -- «Вы патриот России или нет?» Но Андрей ведь тоже может обидеться – что он, не патриот России? Он на вопрос этого дядечки ответил бы точно так же! Да, я патриот!

Вот такая вот странная петрушка. Это как в детстве – подарок подарят, а ты дернул не за тот бантик, и получилось два узла, тебе не терпится этот подарок достать, посмотреть, и развязать узел никак не можешь. И в этом вот состоянии ребенка — счастье рядом, а узелков становится все больше и больше, когда пытаешься развязать, -- мне кажется, мы и находимся.

- Ситуация трагична еще и тем, что заставляет делить людей вокруг на тех, кто близок по убеждениям или не близок. А принять то, что близкий человек может думать не так, как ты, оказалось очень непросто.

- В этом и есть, извините за газетный стиль, дьявольская задумка большой режиссуры. В этом она и состоит. «Разделяй и властвуй» -- это не отменимо, это работает с абсолютностью физического закона. Мы тут ничего нового не скажем

- У вас семья, театр, педагогика, экран, стихи, рисунки. Есть какая-то иерархия внутри? Как приоритеты расставлены?

- Вопрос очень понятный. Мне кажется, и ответ понятный. Семья, конечно. Семья. Семья – она как раз для того первая, чтобы первым был театр.

- Вам никогда не было досадно, что вас – ученика и соратника легендарного Анатолия Васильева, человека, который о Ежи Гротовском может книгу написать, публика знает как актера, играющего волевых людей по обе стороны закона?

- Нет, конечно. Я же понимаю, что Гротовского как деятеля знает еще меньший круг людей, совсем маленький. Хотя если я и встречал гения в жизни, то это был он, Гротовски... Но зато какие люди его знают! Анатолий Васильев, Лука Раскони, Питер Брук... Как говорит Брук, без Гротовского мировой театр был бы другим. А сам Гротовски говорит (не могу я о нем в прошедшем времени, хоть он и ушел) по этому же поводу как философ: если есть колодец, всегда найдется человек, которому этот колодец понадобится.

Мне повезло невероятно, я с огромным количеством людей имел возможность работать и встречаться, беседовать, задавать вопросы, какие мне хотелось бы. Это и есть основное, главное. И это все настолько более фундаментальные, более убедительные вещи, чем то, что меня показывают по телевизору или узнают в гостинице... Несоизмеримые вещи. Несообщающиеся сосуды. Но было бы странно, если бы именно это показывали по телевизору.

- Люди, которых вы называете, далеки от публичности, про Васильева вообще говорят – строит башню из слоновой кости... Это справедливо?

- В каком-то смысле – физическом -- справделиво, а в целеполагании – нет. Когда человек не хочет участвовать в революции, не хочет знать, кто там прав, кто виноват, -- да, он строит башню. Когда Васильева в 91-м спросили – «Скажите, вы за то, чтобы стреляли по Белому дому, или против?», он даже не понял -- какой Белый дом? «Возьмите «Государство» Платона, там все написано. Вы читали Платона?». Он, Васильев, на молекулярном уровне эти проблемы изучает и пытается постигнуть, а вы его спрашиваете, нужно ли чеку с гранаты снимать. Да этих Белых домов было-было-перебыло и будет-будет-перебудет! А суть вся в человеке – вот ему это интересно. И знание свое он добывает не для того, чтобы ваш поганый социум каким-то образом удобрять. Трудится, как шахтер, удовлетворяет свое неусыпное человеческое любопытство, потому что хочет понять то, что тыщу лет понять не могли, а он думает, что поймет. Но если и он не поймет, то появится кто-то другой...

Может, это и есть движитель всего на свете. А может, мы просто сумасшедшие. Да мои же братья-актеры довольно часто говорят – да пошел он в ..., этот Васильев. Или этот Туминас. Он в «Современнике» ставил, мы с актрисой одной снимались, не хочу фамлию называть, и она возмущается – да пошел он, это невозможно, мы уже неделю на месте топчемся, разговариваем и разговариваем. Понимаете? Живет человек, знает – вот мизансцена, вот текст, здесь покруче, здесь получше, здесь темп. А приходит кто-то чужой и начинает бодать мозги. Бодать мозги! Усложнять элементарную материю!

Конечно, артисты — сукины дети еще и в том, что они любят успех и режиссера ценят по успеху. Но если бы мы говорили не об артистах, а о землемерах, было бы то же самое. Это так человек устроен. Театр – это игра, а игра – это модель жизни, пусть и тривиально так говорить. Взлеты, падения, из ста человек выигрывает один... Поэтому мы вдруг начинаем широко открывать глаза, когда процент взлета выше. Когда количество всплытий вдруг оказывается больше количества погружений -- вот это ни хрена себе сезончик, вот это да! «А ты этот спектакль видел?» «Надо этот еще посмотреть!» В творчестве, как ни смешно, есть еще и момент спортивности, тем более теперь, когда появились фестивали, всяких слонов стали раздавать... Мы-то были непривычные к этому, а теперь – «Маску» не дали, «Маску» дали... Хотя какое это имеет значение, на самом-то деле... Но все равно приятно.

Благодарим за организацию интервью Международный медиа-клуб «Формат-А3».