События

Известного питерского журналиста и писателя Илью Стогова характеризуют как «смесь Шнурова, Довлатова и Достоевского». Кому-то после его книг хочется вымыть руки, а кто-то находит в них необходимую дозу искренности, бунтарства и, как ни странно, религиозности.

Но и те, и другие признают Стогова одним из основателей нового пласта русской литературы, отразившей мировоззрение поколения смутных, противоречивых, экспериментальных 90-х.

Возможность пообщаться с культовым писателем появилась у нас благодаря международному медиа-клубу «Формат А-3».

Денег не было даже на сигареты

-Что тебе больше нравится — брать интервью или давать?

-Мне вообще нравится быть журналистом. Но в последнее время вся медиа-индустрия сильно видоизменились. Сегодня любое печатное СМИ — как рукописный журнал, который, в общем, никому не нужен. Хороший пост в твиттере прочтет больше народа, чем интересную статью в петербургской газете. К тому же, в Питере в последнее время фактически исчезли собственные СМИ. Все заполонили московские. Даже руководство питерского 5-го канала теперь находится в Москве.

-А как же типично питерский журнал «Собака»?

-Ну, «Собака» есть. Чудовищное издание. Месяц назад я там на протяжении недели был главным редактором. Но понял, что пациент неоперабелен и сбежал оттуда.
Как бы банально ни звучало, но профессия журналиста заключается в том, чтобы говорить правду. О том, в какое время и в какой стране мы живем. Иначе смысла писать нет. Как бог творил мир? Он его называл. «Да будет свет» – и свет появился. Так вот, журналист — это некий И.О. бога, который говорит: «В стране кризис» — и в стране появляется кризис. Говорит — «Нет кризиса» – хоп, его нет. Дело не в реальности, а в оценке реальности. Журналист реальность озвучивает. А «Собака» ничего не озвучивает. Там такие веселенькие картинки, с рожами, от которых меня в жизни тошнит.

-В какой момент журналисту Стогову захотелось стать писателем Стоговым?

-Я не знаю как в Молдавии выглядели 90-е годы, но в России был этот жесткий переход с бандитами, безработицей и задержками зарплаты на год. Я работал в ежедневной газете, где тема выплаты гонораров даже не обсуждалась. Поэтому, когда я где-то прочел, что за роман можно получить 50 тысяч долларов, я подумал — «фигасе – 50 штук, неплохой бизнес, надо туда ломануться!».

Знакомые в издательском бизнесе спустили меня на землю, сказав, что порядок цифр абсолютно иной. Но так как в те времена хорошей зарплатой для журналиста считалось 300 долларов, даже 3 тыс. предложенные показались отличным заработком.
В то время ничего, кроме детектива или фантастики издать было невозможно. И хотя детектив мне был совершенно неинтересен, я написал «Отвертку». По всем законам жанра: в начале преступление, в конце разгадка, а в середине герой – журналист по фамилии Стогофф – занимался тем, чем я обычно занимаюсь в своей жизни — ходил по клубам, много пил, знакомился с девушками, вел какие-то разговоры с ребятами. Результат: первый же тираж был хорошо распродан и «Отвертка» переиздается до сих пор.

По той же траектории была запущена вторая книжка. А потом пришел дефолт 98-го, и все стало не просто плохо, а катастрофически плохо. У меня не было работы, был пик проблем в личной жизни, мне неделями не удавалось протрезветь, на работу ходить перестал, скатился настолько низко, что денег не было даже на сигареты. Именно в этот момент я за 9 дней написал «Мачо не плачут». И когда поставил точку, понял, что это получилось действительно хорошо, что это может стать какой-то новой вехой в моей биографии.

Но что с этой вехой делать было абсолютно непонятно. Роман отказались печать в 14 изданиях. Говорили: «Да, это круто, но сейчас это не прокатит». Не существовало индустрии подобной литературы. Я просидел с ним полтора года, потом бросил работу, которая приносила какие-то деньги и устроиться пресс-секретарем в издательство. Не работал, а каждый день просил у издателя: «Издай, дружище, мой роман». Как только роман был издан, я уволился, после чего 10 лет не работал.

«Фраза от меня ушла, а до них не дошла…»

-Как ты отреагировал на популярность, которую принес «Мачо не плачут»?

-Популярность у писателя – вообще сомнительная вещь. Ты вот много знаешь русскоязычных писателей?.. Ну, Ерофеев ведет программу и появляется в шоу последнем герое с Джигурдой, Сорокин — герой глянцевых журналов. Без костыля эта индустрия не стоит. Все остальные писатели, какими бы крутыми ни были, никому не нужны, и в лицо их никто не знает.

-Довалтова при жизни тоже никто особо не знал…

-Довлатов – пример того, чего не стоит делать. Парень считал себя офигенным стилистом, следил за тем, чтобы слова в предложении никогда не начинались на одну букву. То есть, реально парился насчет качества текста. При этом основное, что люди ценили в его рассказах – юмор. Плюс, в его рассказах много пьют. То есть, то, что он на самом деле хотел сказать, многими вообще не считалось. Думаю, если б он остался жив, он бы повесился. И это вечная проблема творческих людей. Людям во все времена нужно одно: чтобы кто-то стоял на сцене и громко ругался матом. Группа «Ленинград», «Камеди клаб» — доносится мат, и при этом еще можно поржать или поплясать… Это востребованное искусство. Этого уже достаточно. А если есть еще какой-то бонус, то это сразу превращается в культ.

-Сергей Шнуров недавно сокрушался на тему того, что основная его публика — быдло, не понимающее главного в его песнях. Волнует ли тебя облик твоего читателя?

-Всегда приятно обнаружить, что твое творчество кому-то интересно, когда кто-то говорит: «Блииин, твоя книжка изменила мою жизнь!». Кто-то хвалит, кто-то ругает, но я обнаружил такую неприятную вещь, что люди, которые меня восхищенно хвалят, нашли в моих книгах совсем не то, что я хотел сказать. Фраза от меня ушла, а до них не дошла. Или дошла с совсем иным смыслом. Мир устроен по какой-то неэвклидовой геометрии. Мы все — узники в одиночных камерах и перестукиваться между этими камерами невозможно. В этом смысле я просто сочувствую звездам типа Шнура, ставшими заложниками ситуации, которую сами же и создали.

-Нет ли ощущения, что весь творческий потенциал исчерпывается в молодости, а потом остается только дублировать самого себя?

-Когда тебе 16 лет, ты можешь прожить на эти 3 рубля, что тебе платят за концерты или рассказы. Но когда тебе 25 и у тебя семья, приходится не творчеством заниматься, а работать. На какие деньги может жить писатель? Только на деньги со статей. Все дореволюционные классики были, в основном, журналистами, все публикации написаны по принципу «продолжение следует». Потому что продал главу, получил свои 3 копейки — можешь еще неделю жить и писать следующую главу. Так живут и писатели, и музыканты, и художники. Это люди, которые как 25 кадр вырезаются из нашей экономической жизни. Есть профессии, которые обществу необходимы – таксисты, повара… Ни одна творческая профессия к ним не относится. Поэтому и получается, что молодые еще могут заниматься творчеством, а старые, может и пишут лучше, но не могут себе этого позволить.
Да, есть небольшая группа авторов бестселлеров типа Пелевина, Акунина. Но средний гонорар писателя с тиража в 15 тысяч — 3 тысячи долларов. Сколько ты на них проживешь? Поэтому профессиональным писателем быть невозможно, ты вынужден где-то подрабатывать.

-А как же финансово успешные «донцовы»?

-Донцова – это проект. Там над каждой книжкой работает редакция от 4 до 7 человек. Сначала все вместе обсуждают сюжет, один пишет каркас, другой диалоги, третий – ищет шутки в интернете. Потом Донцова, скорее всего, прочитывает и вставляет поправки. Это коллективный труд, причем там четко видно как это сделано. Был, например, сайт, на котором сотрудники пейджинговых операторов выставляли смешные диалоги. И в двух романах Донцовой эти шутки размещены в том же порядке, что и на сайте. Никто даже не потрудился их переписать.

-Ты получил богословское образование. Что подтолкнуло к такому решению, ведь образ твоего героя (по твоему же признанию – автобиографичного), мягко говоря, далек от образа порядочного христианина.

-Если ты спрашиваешь о том, был ли у меня религиозный перелом, – отвечу: да. Такой перелом всегда связан с одним и тем же. В книге «Деяния апостолов» описано как один молодой, очень радикальный паренек, типа меня в юности, отправился в Дамаск устраивать гонения на христиан. По дороге с ним что-то произошло — он упал с осла и перед ним появился человек, которого видел только он и больше никто из окружающих. Это был Иисус Христос, который сказал: «Вставай, дальше я беру твою судьбу в свои руки». Так появился персонаж апостол Павел. И любой христианский человек поймет, о чем идет речь, у каждого была такая встреча. Я не падал с осла, но эта «встреча по дороге в Дамаск» была у каждого христианского парня. Без этого и в церковь ходить незачем.

-Юность у тебя была радикальная. А как ты сейчас относишься к национализму?

-Что такое национализм? Тут есть шкала, по которой можно варьировать. Готов ли ты распрямить спину при звуках гимна, готов ли отдать жизнь за расплывчатое понятие «родина» или не готов. Когда пришли фашисты, у русских была ненависть, только благодаря которой немцев изгнали. С другой стороны есть уличные драчуны, которые убивают узбекских рабочих. Но это не националисты. Это уличные драчуны.
Я смотрю на эту проблему под определенным углом зрения. Нет деления на нации. Понятие «русский» в разные времена имело совершенно разный смысл. До революции еврей, который исповедовал иудаизм, был иудеем. Но если он крестился, он уже становился христианином, русским.
У меня в Петербурге есть приятель по фамилии Жваня. Он вообще 100%-ный этнический грузин, хотя в Грузии никогда не был, и по-грузински не говорит. И он русский. Русский — это прилагательное. И русским можно стать. Это как религия — частное дело каждого: захочу стать буддистом — стану, захочу католиком — никто мне этого не запретит. А государство не должно, и не может быть националистическим. Это для меня аксиома.