События

Вячеслав Недошивин: адреса из прошлого

Надежда Грихачева, "Литовский курьер" Источник (ссылка откроется в новом окне)

По приглашению Международного медиаклуба «Формат-А3» в Вильнюсе выступил известный российский журналист, литературовед и кинодокументалист, один из самых компетентных специалистов по времени, людям и адресам Серебряного века Вячеслав Недошивин.

Вячеслав Михайлович был первым переводчиком романа-утопии Джорджа Оруэлла «1984» на русский язык. Это сегодня мы читаем роман в знаменитом голышевском переводе, даже не подозревая, что первый двухтомник Оруэлла («1984» и «Скотный двор») на русском языке вышел именно в переводе Недошивина. Двухтомник переиздавался трижды, причем последнее издание выходило уже 200 000-м тиражом.

– Вячеслав Михайлович, как вам удалось заниматься Оруэллом и даже защитить по нему диссертацию, если в советское время он был в списках запрещенных авторов, а о его знаменитой книге «1984» ходили только легенды?

– Как ни странно, я начал заниматься Оруэллом еще в 1982 году – благо время уже было вегетарианским, стали слышны разговоры о свободе, посылы о том, что так жить нельзя. Поэтому мне с моим научным руководителем (известным азербайджанским писателем Чингизом Гусейновым) удалось найти довольно обтекаемую форму будущей диссертации – что-то насчет идеологического резонанса антиутопического романа в современной западной литературе. Таким образом, я успешно защитил диссертацию по Оруэллу, после чего появилось желание перевести на русский язык его роман-антиутопию «1984».

В 2013 году, когда отмечалось 110-летие со дня рождения писателя, я написал большой очерк о нем в «Российской газете». На следующий день мне позвонил директор издательства «Молодая гвардия» и предложил для серии «Жизнь замечательных людей» написать книгу об Оруэлле. Поначалу я отказался, а потом под напором друзей, которые буквально насели на меня с просьбой хотя бы попытаться написать, я все-таки сдался. В течение трех лет с 2013-го по 2016-й я писал Оруэлла – сначала написал «сумасшедший» конспект на 1,5 тысячи страниц, потом из него создавал что-то цельное – и только в начале мая этого года я наконец-то сдал книгу в издательство.

– Вам как никому другому хорошо известно, насколько роман Оруэлла оказался пророческим?

– По этому поводу вообще сложно говорить. Потому что когда наступил 1984 год, появилось много материалов и всевозможных исследований по поводу того, что же осуществилось из того, что Оруэлл пророчил. Один из его исследователей на Западе написал в журнале Futurist, что из 130 пророчеств Оруэлла 100 осуществилось.

На самом деле, антиутопии имеют очень странный характер: когда человек пишет о будущем, а характерная черта утопии и антиутопии – это обязательное описание структуры государства будущего, то он, конечно, формулирует свои представления о будущем из тех кубиков, которые есть у него под рукой. Он складывает их как детский конструктор или пазл. Поэтому в классической утопии, например, даже если действие и перенесено в XXVI, XXXVIII века, а там по-прежнему пашут на волах и плавают на парусниках, но зато имеют всеобщее счастье. А Оруэлл в 1948 году, специально, как мне кажется, выбрал не очень далекий срок. Думаю, для того, чтобы люди, которые были его современниками, смогли дожить до этого времени – прочесть и посмотреть.

Сразу же после смерти Оруэлла его обозвали «баллистической ракетой «холодной войны», поскольку выражение «холодная война» впервые употребил именно он. Оруэлл умер в 1950 году, а незадолго до его смерти в 1946 году со знаменитой речи Черчилля в Фултоне фактически началась «холодная война». Хотя Оруэлл перед смертью дважды заявлял – вначале через своего издателя, а потом и сам лично, уже будучи тяжело больным, что он, говоря о «холодной войне» не имел в виду Советский Союз, а имел в виду, что любое общество, развиваясь, может прийти к таким последствиям. «Я, – говорил он, – почти не исключаю возможности, что и наше общество придет к нечто подобному».

На самом деле, Оруэлл по своим убеждениям был социалистом. Он всегда говорил, что он – за демократический социализм, при этом добавлял, как он сам его понимает. Он был социалист по чувствам – ему нужна была справедливость, счастливое будущее. В 1943 году в разгар Второй мировой войны он даже призывал к социалистической революции в Англии – «если мы в Англии не установим социализма, – писал он, – пускай даже будет кровь, но мы не победим фашизма». Он даже разработал программу, как от частной собственности мягкими формами перейти к общенародной собственности.

По сути, и «Скотный двор», и «1984» – они ведь о счастье, о социальном равенстве людей и всеобщей справедливости. О его социалистических убеждениях прекрасно знали на Западе. Например, по «Скотному двору» были сделаны два серьезных мультфильма, разумеется, для взрослых. Правда, была переделана концовка, так, чтобы хозяин Джонс возвращался и все животные радостно его приветствовали – наконец-то вернулся хозяин! Все эти переделки делались на деньги ЦРУ (что уже неоднократно было доказано). Точно также они сознательно трактовали «1984», а мы, простите, как дураки, сознательно принимали это на свой счет.

– Как после Оруэлла вы смогли переключиться на Серебряный век?

– Я очень увлекался декабристами, буквально бредил ими. И вот в 150-ю годовщину восстания декабристов я поехал в командировку тогда еще в Ленинград и уговорил директора музея Петропавловской крепости, чтобы меня на ночь заперли в каземат декабриста Панова (он до сих пор сохранился, став мемориальным казематом). В половину двенадцатого ночи директор подвел меня к камере, пытаясь уговорить не закрывать дверь, а оставить ее приоткрытой. Я был исключительно за соблюдение чистоты эксперимента, поэтому на уговоры не поддался и меня до 8 утра закрыли в камере. С этого все и началось. В дальнейшем я стал интересоваться адресами, домами известных людей, где кто жил.

Потом, начиная с 90-х годов, на поверхность вдруг хлынули три слоя неизвестной нам литературы – той, которая была написана в стол, той, которая была издана за границей и о которой мы не знали, и той, которая была запрещена у нас. И все это оказалось на прилавках, появилось в свободной продаже. Вдруг выяснилось, что Маяковский совсем не такая громадина, какой он нам казался до этого и как нам его преподносили. И наоборот, Николай Гумилев, Федор Сологуб, Игорь Северянин, Владислав Ходасевич оказывались великолепными, блестящими поэтами, о последнем мы вообще ничего не слышали.

Эта переоценка ценностей и одновременно моя любовь к адресам в Петербурге и Москве каким-то образом повернули меня в сторону Серебряного века. Я стал как сумасшедший читать эти книги, буквально конспектировать их. Сейчас у меня есть огромный файл «Петербург», огромный файл «Москва» и огромный файл «Париж».

– То есть вы дочитывались до адресов, явок, паролей?

– Мне не только интересно было дочитываться до адресов, но и интересно было узнать, что по этим адресам происходило. А о том, что происходило, вспоминали каждый по-разному. Например, о дуэли между Максимилианом Волошиным и Николаем Гумилевым из-за Черубины писали пять человек. Из них трое – были прямыми участниками дуэли, и тем не менее одно и то же событие разные люди описывали по-разному. Мне было очень интересно, как же это происходило на самом деле, поэтому я как бы сопоставлял эти воспоминания. Это не бог весть какая, но отчасти исследовательская работа.

Точно так же эти воспоминания связаны с тем, что происходило в этих квартирах по этим адресам. Как уходил Ходасевич от своей второй жены Ани Чулковой, уходил к Нине Берберовой, где он жил в это время, как он видел из окна, когда она шла к нему от Московского вокзала по рассветному Невскому проспекту.

В моей коллекции адресов в этих трех городах их набралось уже тысячи. Мною подготовлены три тома литературного Петербурга, Москвы и Парижа, где идут сплошные адреса – кто где жил, когда, сохранился ли дом и кто бывал по литературным источникам. Это все набиралось на протяжении многих, многих лет. Сегодня мне предлагают издать трехтомник этих адресов. Такое издание будет интересно, прежде всего, потому, что, отправляясь, к примеру, в Париж, вы перекачиваете эти адреса в свой телефон, идете, предположим, по бульвару Распай, и знаете, что здесь жил Борис Зайцев, а когда-то останавливался Тургенев.

Мы снимали документальные фильмы по этим адресам – сняли 100 фильмов о Серебряном веке. Со съемочной группой мы заходили в эти дома, квартиры, а люди, живущие в них, даже не знали, кто здесь жил. Такое незнание было практически повсюду. Но разве не интересно, к примеру, узнать, из какого окна Любовь Андреева-Дельмас, в которую был влюблен Александр Блок, следила за ним? Она жила на Офицерской улице в коммунальной квартире, а он каждый день ходил по другой стороне улицы мимо ее окон и стеснялся к ней зайти. Это окно до сих пор сохранилось, сейчас в этой комнате живет семейная пара студентов. Мне было очень важно, снимая фильм о Блоке, навести камеру из окна этой комнаты на ту сторону, на тротуар, по которому он ходил.

– Может быть, и цветаевское окно, «где опять не спят», тоже существовало?

– С этим окном получилась довольно занятная история. Мы сняли 8 серий о Марине Цветаевой в Москве. В каждой серии фигурировал определенный дом и определенный рассказ о том, что в нем происходило. Цветаева одно время дружила с женой Александра Скрябина – Татьяной Шлецер и жила у них. Сейчас в этом доме находится квартира-музей Скрябина. Мы проводили в этой квартире съемку и, разговаривая с директором музея, я поинтересовался насчет окна из знаменитого стиха Цветаевой «Вот опять окно, /Где опять не спят. /Может – пьют вино, /Может – так сидят…».

«Это наше окно, – говорит директор. – Вот этот эркер – это и есть то окно, которое Марина запечатлела».

Я начал проверять. Оказалось, что стихотворение написано в 1916 году, а со Скрябиной она познакомилась в 1918 году, уже после революции. Поэтому оно никак не могло быть тем самым окном. В конце концов, я выяснил, что это окно другое – это окно было в квартире ее тогдашнего любовника, известного доктора экономических наук Никодима Плуцера-Сарно. И именно там это стихотворение было написано.

Таким образом, каждая подробность, деталь Серебряного века, с одной стороны, существовала, и этому можно найти документальное подтверждение, а с другой, это почти всегда детективная история.

– А Сергей Эфрон все-таки был агентом НКВД?

– Это известный факт. Его официальная должность была «вербовщик-наводчик НКВД» в Париже. Их дочь Аля (Ариадна – дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона) тоже работала там. Более того, когда в Москву вначале вернулась Аля, а потом Эфрон, они жили на государственной даче НКВД в подмосковном Болшево, которую снимали пополам с семьей Клепининых (друзья по Парижу). И те, и другие работали на НКВД и каждый друг на друга доносили своим собственным кураторам. Это все написано в моей книге, которая называется «Адреса любви».

– Чем, по-вашему, был Серебряный век – эпохой возрождения русской культуры, поэзии?

– Во-первых, Серебряный век – это условное название, как и Золотой век Пушкина. Долго искали, кто был автором этого названия, предполагали, что им был Бердяев. В конечном итоге установили, что это название впервые прозвучало как заголовок статьи публициста Иванова-Разумника. Уже потом возник Маковский с его книжкой по Серебряному веку тоже в заголовке. Ахматова претендовала на это авторство. И, действительно, у Анны Андреевны есть такая строка, даже строфа «И серебряный месяц ярко над серебряным веком плыл». Но это было написано в 1940 году.

Верхняя граница Серебряного века никем не определена до сих пор. Дело в том, что Серебряный век не был каким-то многоступенчатым. Он возник со всеми своими течениями – символизмом, акмеизмом и т. д. как ответ на сшибающиеся эпохи, на переломные два века. Произошел сдвиг в мировоззрении, сдвиг в общественном сознании. Тот же символизм и декаданс на Западе возникли как ответ на системный кризис в середине XIX века. И вот тогда в начале 90-х годов XIX века в Россию пришел символизм. Никаких теоретических основ у него не было, но была поставлена цель писать несколько иначе. Так начался Серебряный век, то есть его начальная граница в общем сегодня ясна.

Вы не поверите, но это факт, что все поэты Серебряного века, начиная от Блока до Ахматовой, Цветаевой, были за революцию, за большевиков и за немедленное уничтожение царизма. Любовь Дмитриевна, супруга Блока писала, как Саша участвовал в демонстрации 1905 года и нес красное знамя. Блок в 1917 году, когда был призван в армию, из Москвы писал матери, что когда будут выборы в Учредительное собрание, то не исключено, что будет голосовать за социал-демократов, то есть за большевиков. Федор Сологуб, страшно консервативный человек, оплачивал из своих средств тайные собрания большевиков. Но после революции пострадал одним из первых: начался голод, холод, и он, будучи уже стариком, где-то воровал шпалы и таскал их на саночках домой. Он слезно просился за границу и в конце концов умер в России в 1927 году. В 1920 году Блок напишет в послании Пушкинскому Дому: «…Но не эти дни мы звали, / А грядущие века. / Пропуская дней гнетущих/ Кратковременный обман, /Прозревали дней грядущих/ Сине-розовый туман…»

В 1921 году в голодном Петрограде умирает Блок и почти одновременно расстреливают Гумилева. Это очень трагедийно. Это можно назвать Серебряным веком, а можно Кровавым веком.

– Какой след Серебряный век оставил в Литве?

– Юргис Казимирович Балтрушайтис – один из первых поэтов Серебряного века. Еще в конце 70-х годов прошлого века меня поразило то, что никого из поэтов Серебряного века не издают, их имена запрещены, а первый толстенный сборник стихов в России вышел именно Юргиса Балтрушайтиса.

Юргис Балтрушайтис – это друг Вячеслава Иванова, это человек, чья дача была рядом с дачей Пастернака, и молодой еще Пастернак прятался в кустах, слушая его стихи. Юргис Балтрушайтис стал уполномочным представителем Литвы в России. Он фактически спас Константина Бальмонта от голода и нищеты, организовав ему поездку. Бальмонт уезжал из Москвы на грузовике, который заказало литовское посольство. Он стоял на грузовике и махал шляпой, прощаясь, а провожала его Марина Цветаева. Бальмонт вместе с семьей в 1920 году покинул Россию и уехал жить во Францию. Балтрушайтис предлагал уехать из России и Мандельштаму, у которого по матери были литовские корни – Флора Вербловская наполовину была литовкой. Он почти спас Мейерхольда, хотел дать ему документы.

Поэтому значение Балтрушайтиса для России невероятно. В Москве есть мемориальная доска на доме, где он жил, есть известные два места полномочного представительства Балтрушайтиса.

– Как насчет Бронзового века современной поэзии? Кого из авторов вы могли бы назвать?

– В поэзии всегда существовала некая иерархия – кто в первом ряду, кто во втором, кто в третьем. Это нескончаемый процесс, который всегда будет. Во-первых, поэты тщеславны. Во-вторых, они честолюбивы. В-третьих, они иногда как женщины – им бесконечно важны внимание, слава, аплодисменты и прочее. Это как у Блока о поэтах: «И каждый встречал другого надменной улыбкой».

Поэтому когда сегодня у меня спрашивают, кого из нынешних поэтов я люблю, можно ли выделить какую-то обойму, я говорю – пускай пройдет время, оно все определит, как и с Серебряным веком. Сегодня уже не существует поэта Щипачева, ни даже Маяковского, ни даже Демьяна Бедного. Хотя они были сумасшедше знаменитыми людьми. А тех поэтов, которых мы сегодня знаем – их тогда не было – Владислава Ходасевича (кстати, он был на четверть литовцем), Михаила Кузмина, Федора Сологуба, Зинаиды Гиппиус. Не было их, а сегодня, спустя 80 лет, они поднялись и засияли. История такая хитрая штука, такая выборочная, что никогда не угадаешь наперед.

– Ну а вы в своих изысканиях точку пока не ставите?

– Нет. Моя первая книга называется «Прогулки по Серебряному веку. Петербург». Мне очень хочется написать и я напишу, разумеется, «Прогулки по Серебряному веку. Москва» и потом прогулки по Парижу. Потому что это, действительно, детективные истории. У всех знаменитых поэтов обязательно найдутся одна-две загадки, не разгаданные до сих пор. Ну, например, сотрудничала ли жена Булгакова с НКВД, за что впервые сослали Мандельштама – за антисталинский стих «Мы живем, под собою не чуя страны» или все-таки за пощечину Толстому. Споры идут до сих пор, хотя есть доказательства и той и другой точек зрения. Если говорить о Есенине, то повесился ли он или все-таки его убили.

Всегда есть такие загадки. И вот это может быть самое интересное, на мой взгляд, сегодня в литературоведении. Потому что источников – море, фактов новых – тоже, проверяй их, ищи подтверждение, соединяй. Это все очень интересно, и я очень надеюсь, что мои изыскания продолжатся.
 

 

Ваш комментарий

Чтобы оставить комментарий

войдите через свой аккаунт в соцсети:

... или заполните форму:

Ваше имя:*

Ваш адрес электронной почты (на сайте опубликован не будет):

Ссылка на сайт:

Ваш комментарий:*


Вячеслав Недошивин

По приглашению проекта «Культурная линия» и при участии Международного медиаклуба «Формат-А3» в Вильнюсе и Риге выступил известный российский журналист, литературовед и…… →

Фото
Видео
Аудио
Статьи
Публикации в блоге