События

«Литовцы – это маленькая, гордая нация, очень талантливая, нередко проживающая в Москве. Что совершенно нормально, как и русские, которые живут в Вильнюсе, в Таллине, или в Риге, среди которых много моих друзей и знакомых. Мир открыт, всего час десять занимает полет из Москвы в Вильнюс. Когда я снимал фильм «Волчье солнце», часть съемок которого проходила в Беларуси, я садился на поезд и на выходные приезжал в Вильнюс, чтобы просто погулять по этому прекрасному городу», – говорит известный российский режиссер Сергей Гинзбург.

Он приехал в Литву по приглашению международного медиаклуба «Формат-А3». Сейчас он заканчивает съемки фильма о разведчике Рихарде Зорге. Правда, когда фильм выйдет на экраны – «сие есть великая тайна».

– Все зависит от руководства Первого канала, – признается режиссер. Например, фильм «Волчье солнце», снятый почти три года назад, еще не вышел в эфир. И на эти вопросы ответов нет. Это полностью прерогатива Первого канала, именно они решают – ставить или не ставить фильм, какой фильм, когда, в какое время – то есть причин может быть миллион, от ожиданий более благоприятного времени до определенного контекста контрпрограммирования.

– Среди ваших режиссерских работ есть много многосерийных фильмов. Существует ли грань между сериалом и многосерийным фильмом или по сути не важно – что и как называть?

– Грань, как правило, существует в голове у критиков. Хоть это и совершенно разные форматы, но от этого мало что меняется. Зрителю ведь по сути все равно – фильм он смотрит или многосерийный фильм. Просто многосерийный фильм подразумевает более камерную аудиторию. Сейчас, к сожалению, все меньше людей ходят в кинотеатры, потому что все больше и больше экраны домашних телевизоров, все лучше и лучше качество звука, и некоторые предпочитают даже премьерные вещи смотреть дома, на большом экране, с возможностью нажать на паузу. Причем эта тенденция последних нескольких лет характерна не только для российских фильмов, здесь не вопрос качества, поскольку даже американские блокбастеры (на что, собственно, делается расчет) не собирают полные залы.

Поэтому грани в данном случае – это такие нафталиновые обломки, которые остались от советского прошлого. Кстати, когда я начинал карьеру актера, в то время бытовало мнение, даже предубеждение, что актер должен работать только в театре. Кино – это вещь халтурная и постыдная. А участие в каких-то телевизионных программах типа «Будильника» (я был молодой и мне надо было как-то выживать, поэтому иногда снимался в этой передаче) – это был уже совсем большой проступок, который мог закончиться очень печально – так ведь и до рекламы можно было докатиться. Участие актеров в рекламе – было вообще крамолой.

На рубеже 90-х годов прошлого века, с приходом революции, я наблюдал, как эти представления постепенно менялись. Те же актеры, которые грозили пальцем только потому, что их не приглашали сниматься в рекламе, вдруг при первой появившейся возможности участвовали в ней. Причем снимались даже не в мыслимой, на мой взгляд, рекламе – одно дело, когда ты рекламируешь «мерседес», а другое – средство от запора. Ведь, так или иначе, используется твой имидж. Сейчас сниматься в рекламе стало даже престижно – как видите, все меняется.

– Сергей, вы и актер, и режиссер, и продюсер, и сценарист. Кого в вас все-таки больше?

– Все-таки я режиссер. А то получается, как у Сирано де Бержерака: «Как много титулов!.. А я – де Бержерак» (смеется). Нет, я не гонюсь за лаврами, хотя мне все интересно. Я могу даже немного сыграть на тромбоне, по крайней мере, извлечь две-три ноты, но это не значит, что я тромбонист. Возможно, я даже могу воспроизвести какую-то музыку, типа «парам-пам-пам», но это тоже не значит, что я музыкант. Основная моя профессия – режиссер, это то, чем я зарабатываю на жизнь. Когда-то я зарабатывал на жизнь будучи актером, и тогда режиссура была для меня интересным хобби.

Теперь, будучи режиссером, я замечательно отношусь к актерской профессии, все это мне очень близко, но называть сейчас себя актером было бы слишком опрометчиво. Это было бы неуважением к профессии, поскольку профессия актера требует серьезного отношения. Заметьте, в эту профессию нельзя прийти с улицы. Вернее, можно, но только это не значит, что ты актер – да, в эпизоде или в простой роли можно снять типаж для определенного фильма, а дальше – он не нужен, потому что он не может работать, он не актер, для этого надо учиться.

Порой доходит до смешного, когда представители шоу-бизнеса называют себя артистами, не очень понимая разницы между актером и артистом. Хотя достаточно заглянуть в словарь и посмотреть, что актер – это профессия, а артист – это человек, хорошо делающий свое дело.

– Но если сегодня легко стать актером, писателем, значит, и режиссером тоже?

– Я всегда говорю, что самая легкая профессия – режиссер – вышел на площадку, крикнул: «Мотор! Камера! Стоп! Снято!» – и беги в кассу за гонораром. Если именно так относиться к профессии, то режиссером может стать любой.

– Тогда как зрителю понять, где качественное кино, а где нет, и каких фильмов сегодня больше на российском экране?

– Давайте сразу разделим российское кино на две составляющие: кино телевизионное, которое собственно является индустрией, с его проблемами, чаяниями и с его запросами, и кино прокатное, которое я бы разделил на авторское кино и кино главного направления, главного потока (main stream – так это звучит по-английски).

Качественного кино во все времена (со времен начала кинематографа) всегда было мало, как и качественных книг, качественных стихов и т. д. Некачественного гораздо больше, но это необходимая вещь. Для того, чтобы что-то выросло, нужно удобрение, нужна основа – это и называется индустрией. Американское кино, которое сейчас абсолютно лидирует в мире, убило все остальные национальные кинематографы, как и вся политика глобализма. И вина в этом не только американского кино, а прежде всего национальных фильмов, которые не нашли себе альтернативы к тому, что через кино, через культуру к нам приходят определенные правила, определенные стереотипы поведения.

На мой взгляд, сейчас мы пришли к некоему глобальному существованию в одинаковой парадигме, далеко не самой лучшей. Она во многом навязана западными ценностями и, может, даже в большей степени американскими. Это как общество потребления – «потребляловка» с бесконечно назойливой рекламой, с мантрами havaianas day и happy meal. Какое «счастливое блюдо», где оно счастливое – в Макдональдсе?

– Поедание попкорна в кинозале разве не «happy meal»?

– Ничего плохого в попкорне нет, с ним тоже можно смотреть кино, если оно хорошее. Александр Сергеевич Пушкин, тоже будучи западником, писал: «Быть можно дельным человеком/ И думать о красе ногтей:/ К чему бесплодно спорить с веком?/Обычай деспот меж людей».

Но эта основная парадигма потребления привела в тупик человечество в целом. Причем в истории человечества это происходит не первый раз. Древний Рим развалился, деградировал и в результате пал под натиском варваров именно тогда, когда они стали потреблять. Когда комфорт является твоей основной идеей и твое стремление иметь теплый диван, большую машину и маленький телефон с большим количеством функций – это в конечном итоге может привести к тупиковым последствиям.

На мой взгляд, все начинается с культуры – музыка, живопись, кино предлагает людям ценности. В советское время это были извращенные, но ценности. Правда, как посмотреть – почему нужно считать извращением отказ от индивидуального в пользу коллективного, то есть пожертвование, когда ты часть огромного мира, огромной страны – это вполне христианская ценность.

Для чего России нужны были 70 лет этого ужаса – с войнами, лагерями? Говорят, когда арестовывали Пугачева, он даже не сопротивлялся, и на вопрос, зачем он это сделал, ответил, что может быть, Господу было угодно наказать Россию через мое окаянство.

Коммунистическая идея, рожденная не в России, была воплощена именно в ней. Первая страна в мире становится страной революций – управляемым хаосом. Задача у немцев и у японцев, когда они спонсировали и давали оружие на революцию, была в общем не в русской революции, а в уничтожении России. И мало кто из них думал, что этот хаос может перерасти в некую структуру, которая образовала первое в мире социальное государство. В мире началась истерика, которая и сейчас продолжается по тому старому лекалу. Они боялись коммунизма, потому что слишком соблазнительна была эта идея. В этом смысле Россия выполнила свою мировую функцию: капиталистический Запад от испуга начал вводить социальные принципы, нормы у себя. То, что сейчас происходит во всем цивилизованном мире, гораздо больший социализм, нежели был в СССР.

Поэтому если смотреть глобально, то Россия через свое окаянство заставила весь мир иначе взглянуть на проблему, заставила его развиваться.

– А что сейчас?

– Трудно понять. Мы явно находимся на каком-то переломе сознания, когда опять беспощадно тасуется колода. Сейчас, как в игре, начинается раздача карт, но мы еще их не открыли. И не мы тасуем колоду. Значит, наступил какой-то момент для мира, по сути единого. Мир настолько маленький, и глупо думать, что существует западный мир, восточный, что мы далеко и на него не влияем. Да, для отшельника, который ушел от мира в сибирские леса, вероятно, конкретно мира не существует, но только до тех пор, пока туда не дошел трактор – и тогда покоя ему не будет. А на планете бежать-то дальше некуда.

По всей видимости, через этой дикий эксперимент, который выпал на долю России, она должна была явить пример всему миру.

– Именно потому вы захотели снимать исторические фильмы, особенно на тему Второй мировой войны?

– Во первых, не только на тему Второй мировой войны. Потому что, когда я снимал «Жизнь и приключения Мишки Япончика» – было взято другое время, и в фильме не было исследования революционного времени, оно проходило там краем. В фильме происходило исследование мифа: этот миф назывался евреи и этот миф назывался Одесса. Эти две составляющие в «Японце» главные.

– А как удалось не опошлить героев до уровня анекдотов?

– Это то, из-за чего я дважды отказался от этого сериала. Потом меня вызвал Константин Эрнст (генеральный директор Первого канала), а он умеет убеждать, и я ему за это благодарен. Было страшновато, потому что все фильмы о Бене Крике, а-ля Бабель и а-ля Одесса, да и сами одесситы иногда становятся карикатурными.

Поскольку кино мы снимаем про людей, поэтому прежде всего я стараюсь найти человека, его драмы, его переживания, насколько они близки мне. Раскопать это, представить себе – мог бы я так. Соответственно, и зритель должен это понимать и представлять – а как бы он поступил в этот момент. Тогда начинается сопереживание, тогда зритель смотрит фильм с удовольствием, представляя себя на месте героев.

Это и есть задача творчества: создать такую иллюзию. Причем она начинается с самого начала, от автора. Моя неоконченная работа была в «Сыне отца народов», поэтому назвать фильм своим полностью я не могу. Сценарий фильма написал замечательный драматург Эдуард Володарский. Это был удивительный человек, я застал его последние годы. Человек талантливый – талантлив во всем. Прежде чем что-то написать, он сам как актер проигрывал каждый монолог, каждую роль – то есть видел это в воображении. Это очень перекликается с песней Б. Окуджавы «В путь героя снаряжал,/ Наводил о прошлом справки/ И поручиком в отставке/ Сам себя воображал».

Вот это и есть творческий процесс: когда автор заряжает определенной энергетикой, дальше ее получает режиссер и тоже воображает себя этим поручиком, а дальше актер, музыка – все это собирается вместе и тогда есть надежда, что зритель тоже начнет сам себя воображать этим поручиком в отставке. В этом и есть магия: когда процесс связан не только с головой, но и с сердцем.

– Насколько успех фильма зависит от сценария?

– На 90 процентов. Если сценарий хороший, то даже плохие актеры и плохой режиссер не смогут до конца его испортить. Слабый сценарий или с «дырками» уже требует некой эквилибристики. Это самая большая проблема – тема, материал и то, как это сделать.

– С фильмом «Сын отца народов» у вас случилась неприятная история. Скажите, кинобизнес – это жестокая вещь?

– Жесткая. В нем очень много случайных людей, много, к сожалению, всезнающих дураков. Он никогда в жизни не учился, но при этом уже знает, как снимается кино. И все кажется, что очень просто – в футбол играть просто, политикой заниматься просто.

Любая съемка фильма – это как война, потому что ты не знаешь, что будет в следующий момент. Стратегически ты понимаешь, что тебе надо снять, а тактически решаешь каждую секунду десятки вопросов, причем одновременно. Поэтому ты, как капитан корабля: все смотрят на тебя, ты должен тащить всю эту махину на себе, причем тащить энергетически. Вся съемочная группа удивительным образом привязана к тебе какими-то энергетическими нитями – ты заводишь себя, заводишь их, а потом они заводятся.

– Вы строгий режиссер?

– Наверное. Но смотря что под этим подразумевать. Если, к примеру, режиссер кричит на площадке, значит, уже что-то не так с ним и с фильмом. Крик – это состояние беспомощности. Иногда ты можешь прикрикнуть, можешь даже сорваться, но когда гнев становится неконтролируемым – это катастрофа. В этом смысле надо помнить замечание Наполеона, которое он говорил про политиков, поскольку режиссер – это тоже своего рода политик: «Гнев политика не должен подниматься выше задницы».

– Что будет после «Зорге»?

– Еще не решил. То есть на сегодняшний день решения о следующей работе пока нет, хотя предложения есть. Я хочу талантливый, интересный материал, чтобы он не был компромиссным, когда ты вынужден его взять только потому, что другого варианта нет, хотя он тебя не устраивает ни по качеству, ни по теме. Это кажется, что можно снять фильм механически. На самом деле – нет. Если ты не вложишь в него свою душу, ничего не получится. Поэтому лучше брать материал, который тебе близок и который тебя будоражит.