События

«В ближайшие годы главным человеком в театре станет продюсер. Будущее русского театра за антрепризой. А вот у театральной рецензии как жанра будущего нет никакого», - заявил побывавший в Риге ректор ГИТИСа, один из ведущих театральных критиков России Григорий Заславский.

Современный русский театр не интересуется современной российской действительностью, посетовал Заславский. Зато журналисты и местная русскоязычная публика очень интересуются современным русским театром. Может быть, поэтому такой насыщенной и интересной вышла встреча с Григорием Анатольевичем по линии «Культурной линии», состоявшаяся 8 мая, накануне Дня Победы, рассказывает наш автор на портале "Русские в Латвии".

Общение с ректором ГИТИСа, а по совместительству членом экспертного совета российской национальной театральной премии «Золотая маска» и Общественного совета Министерства культуры России, журналистом, радио- и телеведущим началось с довольно удачного экспромта последнего. Когда ведущая встречи, Ольга Авдевич отметила символичность того, что крупнейший театральный вуз России возглавляет человек, фамилия которого рифмуется с фамилией Станиславского, Григорий Анатольевич сказал:

«Хорошо, что моя фамилия не Рабинович. А, впрочем, это не помешало бы Ольге срифмовать Рабинвича с Немировичем, что имело бы под собой даже больше оснований, поскольку история ГИТИСа как учебного заведения началась с записки Немировича к Станиславскому: "А не повидаться ли нам?"».

Итак, академические театры, по словам Заславского, говорят о современности, возвращая к классической русской и советской драматургии, а пьесы, обращённые к постсоветской действительности идут на частных и экспериментальных площадках. Правда, писать «как было» и «как хочешь» небезопасно, что осложняет жизнь рядового драматурга, но интересные пьесы всё-таки появляются. Но речь не идёт о цензуре.

О цензуре и свободе слова

— Между нами говоря, вопрос этот очень деликатный. Я считаю, что Константин Аркадьевич Райкин очень честный, очень порядочный человек, выдающийся актёр. Но, как всегда, рядом с ним есть люди, которые, испытывая серьёзные финансовые затруднения и сложности в своём бизнесе, решили использовать актёра для того, чтобы прикрыть трудности своего бизнеса. И, накачав, его бросили в атаку, как Александра Матросова. Мне так кажется.

На мой взгляд, смешно говорить о цензуре человеку, в театре которого идёт спектакль «Все оттенки голубого». Ну, какая тут цензура?!

Просто смешно говорить сегодня о цензуре в России. Имея редкую возможность сравнивать работу в частной «Независимой газете», на частном Межгосударственном телеканале «Мир» и на государственном радио «Вести FM», я могу сказать, что наиболее свободно я себя чувствую на государственной радиостанции «Вести». Там всё понятно. Все ограничения практически совпадают с конституционными, тогда как, например, на «Мире», к сожалению, нельзя было делать материал о Павленском, даже упоминать его имя нельзя. А в частной «Новой газете» лучше не критиковать московскую власть, если не хочешь, чтобы здание, в котором находится редакция, вдруг сочли бы аварийным. И я это даже одобряю. Существование газет важнее бравады и частных проявлений правды.

Цензура — это очень удобная в России вещь для тех, кто хочет громко заявить о себе, как в случае с Тимофеем Кулябиным и спектаклем «Тангейзер» в Новосибирском театре оперы и балета. Там министр культуры просил директора Бориса Мездрича убрать постер-афишу, извиниться перед теми, кого он вольно или невольно обидел и объяснить замысел спектакля. И вот Тимофей Кулябин говорит, что не будет объяснять свой замысел. Дескать, он всё объяснил своим спектаклем.

Я уважаю художника? Уважаю. Он говорит: я не буду объяснять замысел? Имеет право. Но после того, как Мездрича сняли, Кулябин тут же дал огромное интервью журналу «Театрал», где на разворот объясняет замысел спектакля. Значит, это не было для него принципиально? А чего ж ты тогда ждал, пока директора уволят?

Я не считаю себя умным. Но Кулябин то умный человек. И если бы я был Кулябиным, я сделал бы что? Меня просят объяснить замысел? Хорошо. Сегодня какое число, 8 мая? Ладно, завтра праздник — 9 мая, а 10 мая в восемь утра приглашаю всех, начинаю объяснять свой замысел и до десяти вечера, короче у меня не получится. Я выполнил просьбу министра? Выполнил. Я им ответил? Ответил. И получил огромное эстетическое удовольствие от того, что я умнее этих дураков. Надо же быть умнее тех людей, которых ты хочешь поставить на место. Но я считаю, что это была хорошо спланированная рекламная акция. Мне так кажется.

О георгиевской ленточке и 9 мая

— Я не ношу георгиевскую ленточку. У меня родные воевали. Я живу с ощущением близости этой войны. Мне о ней ежедневно напоминает каждый недоеденный кусочек — его бы в блокадный Ленинград. Так меня воспитали, и с этим я живу. За эту ленточку в виде медали люди жизнь отдавали. И надевать эту ленточку просто как соплю, которая болтается на «Мерседесе»…

Я вообще предлагал РИА «Новости», которые в своё время начали эту акцию, числа так 10 мая провести акцию «Сними георгиевскую ленточку!», чтобы она не болталась как грязная тряпка, потому что люди за неё, повторюсь, отдавали жизни в Первую и во Вторую мировую войну. У меня отношение к этой акции, мягко говоря, амбивалентное.

9 мая я, естественно, праздную. Это важный для меня праздник. А что касается молодёжи, то это не их война. Они относятся к ней не как к своей войне, но какое-то уважение к памяти о ней у них есть. Мне кажется, что наших студентов мы воспитываем правильно.

О Путине и театральных деятелях

— Я был на встрече Путина с театральными деятелями во Пскове. Я не отношу себя к каким-то путиноидам, но хочу вам сказать — единственный человек, который на этой встрече искренне хотел принести пользу русскому театру, который думал о пользе театра, а не о своей собственной, был Владимир Владимирович Путин. И было видно, как его настроение портилось по мере того, как проходила эта встреча.

Вот слово взял уважаемый и великий актёр Олег Павлович Табаков, что-то такое говорил и на второй минуте речи упомянул ВТБ 24. Мы все хорошо относимся к ВТБ 24. Путин ухмыльнулся. Но, когда через минуту Табаков снова упомянул ВТБ 24 Путин мысленно так умножил на два и понял, сколько это стоило. ВТБ 24 — это банк, и если народный артист СССР дважды за три минуты упоминает один и тот же банк, то это не может быть случайностью.

Путин — очень реактивный человек. Он всё схватывает на лету. Мне рассказывал Мездрич, который пострадал в истории с «Тангейзером», потому что какие-то люди убеждали его, что всё будет чики-чики, он поверил, а те его подвели. Так вот Мездрич рассказывал: пред приездом Путина по случаю окончания ремонта театра, ему сказали, что у него с Путиным наедине будет 30 секунд. Мездрич очень долго готовился к этим 30 секундам, у него все слова были посчитаны. И когда они, наконец, остались наедине, Мездрич говорит: «Владимир Владимирович, есть идея». А Путин так: «Массами овладела?». Чем закончилась беседа я не знаю, не спрашивал, но это хорошая иллюстрация реакции Путина.

И точно также было, когда Евгений Миронов на встрече во Пскове стал жаловаться Путину, что Татьяна Васильевна Доронина мешает Театру наций захватить три гаража. Представляете себе уровень, три гаража и президент Российской Федерации?! И вот Миронов говорит: «Понимаете, она никому не верит кроме вас». На что Путин говорит: «Ну, она давно живёт. Имеет право» (аплодисменты).

О театральных критиках и об обидах

— Критик — это человек, который занимается публичной профессией. Каждый день ты кого-то ругаешь, и надо быть готовым к тому, что однажды тебе кто-то при встрече даст по морде. Ты серьёзно обижаешь людей. Ты не хочешь их обидеть, но они очень сильно обижаются. Режиссёры ведь всё понимают.

Много лет назад я посмотрел какой-то спектакль Леонида Ефимовича Хейфеца. Я не хотел его обидеть, но мысль была такая: импотент. Вообще сексуальная энергия очень видна в театре, и когда она уходит из режиссёра, это заметно. Но я не мог так написать. Мы очень давно с ним знакомы, и я не хотел его обидеть. Я долго думал, как сказать это и написал: «Спектаклю не хватает витальности». Был очень горд собой. Леонид Ефимович перестал здороваться со мной сразу.

Прошло несколько лет. Я приехал на какой-то форум Союза театральных деятелей в Ростов-на-Дону. Хороший отель, обильный завтрак, иду с полным подносом и тут, вдруг Хейфец говорит: «О, Гриша, здрасте! Присаживайтесь». Я сажусь за столик, начинаем разговаривать о том о сём, о пятом-десятом. И Хейфец говорит: «Да, кстати, Гриша! Давно вам хотел сказать. Когда вышел мой спектакль такой-то, на следующий день вышла ваша рецензия. Я её прочитал — «спектаклю не хватает витальности», и подумал: сволочь Гришка, пожалел старика, не стал писать, что Хейфец импотент».

Представляете, он всё понял! Но что было дальше? «А потом через год я пришёл на этот спектакль, — говорит дальше Хейфец, — посмотрел его и подумал: чего-то не хватает. Чего? А потом понял — витальности! Прав был Гришка».

Я бы никогда эту историю не рассказывал, если бы у Хейфеца потом не было бы нового взлёта. Сейчас он один за другим выпускает хорошие спектакли. Так что сексуальная энергия, бывает, очень даже часто возвращается.

Ты выйдешь со спектакля и скажешь: «Гениально!». И режиссёр будет говорить: «Вот Заславский и похвалил, и разобрал». А напишешь о спектакле огромную статью: о хорошем и о каких-то его недостатках. И режиссёр никогда не скажет, что Заславский плохой критик. Он будет говорить, как говорил, бегая по театру, Виктор Рыжаков: «Подлец! Всегда был подлецом, а тут это стало особенно видно».

Критик — это эксперт. Людей, которые ходят в театр, мнение критика не интересует. Мнение критика важно для людей, которые театр делают, поэтому критику читают все, хотя говорят, что не читают, обижаются все, когда ругают, радуются, когда хвалят. Лучше вообще не писать про друзей, если с кем-то дружишь. Хотя никакой дружбы с критиками не бывает. С ними дружат только из корысти, к сожалению. Не обольщайтесь! Но если ты считаешь, что ты с режиссёром или актёром дружишь, никогда не нужно выяснять с ним отношение через газету. Честность в критике — это очень относительное понятие.

Критик должен быть образованным человеком, должен понять, что хотел сказать режиссёр, и, исходя из этого понимания, сказать получилось это или не получилось. Проще некуда, мне кажется. Как Пушкин говорил: судить художника по тем законам, которые он сам над собой поставил. Но если режиссёр, дополняю я Пушкина, берётся за пьесу «Три сестры» Чехова, то он должен исходить, как минимум, из двух законодательств — из того, что художник над собою поставил, и из того, что, например, поставил над собою Чехов. И сделать так, чтобы эти два законодательства, как минимум, не противоречили друг другу.

Критик — это очень тяжёлая профессия. Я когда-то работал дворником, уставал меньше. Это профессия, которая требует честности перед собой прежде всего. А потом ты с годами многое переоцениваешь и думаешь — может, зря я кого-то обидел (аплодисменты).