События

Вячеслав Недошивин о «бумажных дамах», жизни в мифе и уретральной поэзии

Ведущий российский специалист по Серебряному веку, литературовед Вячеслав Недошивин посетил Кишинёв по приглашению общественной организации Dialogum при содействии Международного медиа-клуба «Формат А3». На встрече с любителями поэзии автор нескольких книг и более 100 документальных лент приоткрыл тайны самого яркого и загадочного периода в русской культуре…

А вот «бронзы» — не ждите!

— Вячеслав Михайлович, а кто придумал термин «Серебряный век»?

— На авторство претендовали многие. В том числе Ахматова с сыном. Якобы однажды он в разговоре с матерью сказал: «Если раньше был Золотой век, то ваш — Серебряный. И предложил подарить ей название за бутылку водки. Его приписывали также и Николаю Бердяеву. Филолог Омри Ронен перешерстил всего Бердяева, но нигде этого словосочетания не нашёл. В итоге литературоведы, в том числе Ронен, обнаружили, что в 1925 году в одной из газет была опубликована статья с названием «Серебряный век» за подписью известного публициста Иванова-Разумника. Оттуда всё и пошло.

— Многие специалисты считают, что мощную поэтическую волну породили катаклизмы, происходившие в обществе. Или это самостоятельный процесс?

— Всё взаимосвязано. Серебряный век — общемировое явление. И включает в себя не только литературу, но и музыку, живопись, архитектуру… Это сумасшедший всплеск необычной культуры. А начиналось всё во второй половине XIX века на Западе. Разразился системный кризис, казалось, что жизнь катится в тартарары. И в России Розанов, Достоевский и другие говорили о надвигающейся катастрофе. Венгерский учёный, психолог Макс Нордау в конце XIX века выпустил книгу «Вырождение». Он подверг резкой критике декадентство, а также изложил своё видение отдельных общественных проблем Европы через призму концепции деградации. Нордау констатировал, что в культуре, особенно в литературе, происходит нечто ужасное — появились вырожденцы, которые страшнее убийц, от них надо защищать общество. И огласил имена Рембо, Верлена, Верхарна, Ибсена и других… Вот где корни декаданса.

Плюс ко всему возникла необходимость в новом языке, поэтических и литературных смыслах. В России в 1890-е годы три знаковые фигуры — Минский, Мережковский и Брюсов выпустили книги и сборники о символизме и символистах. И сегодня все специалисты сходятся на том, что именно с этого начался Серебряный век. А через много лет Георгий Адамович спросил у умирающей в Париже Зинаиды Гиппиус: что же такое символизм? Содержало ли это направление что-то умное? И получил неожиданный ответ: «Ничего умного — сплошное надувательство». Он не решился его напечатать.

— А всё-таки, что отличало создателей нового искусства?

— В первую очередь — иной подход к творчеству. Они считали, что сначала надо жить: стреляться на дуэлях, совершать необдуманные поступки, эпатировать публику, дурачиться… И только потом об этом писать. Второй отличительной чертой было внимание к деталям. Ахматова утверждала, что, только прочитав «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского, поняла, как надо писать стихи. Новые авторы в своих творениях обнажены необычайно и откровенны предельно. Дело доходило даже до так называемой уретральной поэзии.

Эпатажем рождённые

— Нам тоже выпал удел жить в мире перемен. Значит, на подходе Бронзовый век?

— Ну нет такого жёсткого закона. Поэзия — необъяснимая штука. Поэтому далеко не факт, что если был тогда Серебряный век, то сейчас начнётся Бронзовый или какой-то ещё. Мы имеем дело с субстанцией, которая не поддаётся измерению, здесь работают не физические законы, а совершенно иные. Можно ожидать какого-то всплеска. Лично я верю в то, что кто-то появится, потому что это ещё не конец литературы.

— Поэтам Серебряного века нравилось выступать с эстрады, они даже шили себе сценические костюмы. Как вы к этому относитесь? Или стихи всё-таки постигаются в тишине?

— Стихи — дело интимное: и чтение, и писание. А они колоссальное значение придавали эпатажу. Есенин считал, что без скандала славы не добудешь. И шумные вечера, вечера «бумажных дам», когда они шили платья из бумаги, — всё играло на публику, добавляло известности.

— Кто в созвездии ярче всех?

— Считаю, что из пяти знаковых фигур XX века самые великие — Блок и Цветаева. Когда-то мне больше нравилась Ахматова. Но с годами глубже оказалась Марина Ивановна.

Дверная цепочка жива…

— Вы посвящаете много времени изучению жизни поэтов, разыскиваете адреса, так или иначе связанные с ними… — Мне было интересно, как они влюблялись, женились, ссорились, дрались на дуэлях… Какие невероятные события впоследствии превращались в строчки. И всегда занимает вопрос: где гении жили? Собрал пять с половиной тысяч адресов русских поэтов и писателей за четыре последних века в Москве, Санкт-Петербурге и в Париже. Очень обидно, что Анне Ахматовой в Питере посвящена одна мемориальная доска. На самом деле она жила как минимум по двадцати адресам. Квартиры сохранились. И так с каждым поэтом. Я стремлюсь воссоздать дух того времени. К примеру, мы снимаем фильм о Мандельштаме. Когда он жил в Питере, у своего брата, написал стихотворение: «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз…», в котором такие строки: «И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных».

Заходим в эту квартиру, иду на кухню, нахожу чёрный ход, открываю дверь… И, не поверите, там… цепочка дверная, та самая! Таких свидетельств их жизни — сколько угодно.

— Однажды вы всю ночь провели в камере декабриста в Петропавловской крепости. Хотелось себя испытать?

— Когда-то с завистью прочитал, как Юра Рост уговорил директора Мемориального музея-квартиры А. С. Пушкина на Мойке, 12 запереть его одного на ночь в музее. Во время моей работы в «Комсомолке» отмечалось 150-летие казни декабристов. И я уговорил директора музея Петропавловской крепости закрыть меня в камере Панова. Ощущения были фантастические. Ночью из-за коптилки начинают течь стены. Причём совершенно непонятно, откуда берётся эта жидкость. Блокнот, в котором я описывал свои впечатления, вдруг разбух от воды, ручка утопала в бумаге. Спичкой чиркнешь — как пистолетный выстрел, такое эхо. Отсюда, собственно, и начались мои забавы с домами, адресами и т. д.

— А как пришла идея создать посмертное интервью с Цветаевой?

— У Марины Ивановны невероятно много неожиданных поворотов мыслей. Когда прочитал четыре тома дневников, записок, появилось ощущение живого общения, и к её очередной годовщине решил сделать такое интервью. Задать вопросы, а ответы, до буквы, составить из разных произведений. Ведь современный читатель из-за нехватки времени наверняка не доберётся до всего её наследия. А здесь можно в увлекательной и доступной форме поведать о том, что она говорила потомкам. Интервью напечатала «Российская газета» на целую полосу. Горжусь тем, что Ирма Кудрова, лучший цветаевед Советского Союза, сказала: «Это гениально!»

Оруэлл пробрался в Кишинёв

— Обратимся к вашей второй литературной любви — Оруэллу. По сути, вы стали первым переводчиком на русский язык романа «1984» и опубликовали его в молдавском журнале «Кодру». Как это получилось?

— В 1980-х годах я защищал диссертацию по антиутопиям, она была первой в СССР. Защищался на примере классических произведений Замятина, Хаксли, Оруэлла. Но мой научный руководитель Чингиз Гусейнов в английском был ни бум-бум. И поскольку переводов не было — Оруэлла не читал. И я девять месяцев его переводил, но в 1987-м в Москве напечатать не смог: журналы не брали. Когда приехал в Кишинёв на стажировку, познакомился с руководством «Кодру». Предложил материал, редакция с удовольствием приняла. Перевод вышел в четырёх номерах. И только через год Виктор Голышев, патриарх отечественной школы художественного перевода, опубликовал роман в «Новом мире».

ДОСЬЕ

Вячеслав Недошивин родился 6 июня 1945 г.

Окончил факультет журналистики Ленинградского государственного университета.

С 1968 по 1977 гг. работал в газете «Смена».

С 1977 по 1986 гг. — в «Комсомольской правде».

Защитил диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС по литературным антиутопиям, перешёл на преподавательскую работу. Литературовед, писатель , кинодокументалист.