События

«Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены. Тих и печален ручей у янтарной сосны. Пеплом несмелым подернулись угли костра. Вот и окончилось все, расставаться пора», – помните эти строки знаменитой песни Юрия Визбора «Солнышко лесное», больше известной как «Милая моя», спетые у костра ни одним поколением любителей бардовской песни.

Песни Юрия Визбора помнят и сегодня, помнят потому, что они были очень проникновенны, шли от самого сердца и давно стали народным достоянием. А может помнят еще и потому, что память о своем знаменитом и талантливом отце по сей день бережно хранит его дочь – Татьяна Визбор, известная российская радиожурналистка, которая по приглашению медиаклуба «Формат-А3» побывала в Вильнюсе.

– Когда вы узнали о своих литовских корнях, вообще, в вашей семье говорили на эту тему?

– Моего деда Юзика (Юозас Визбарас – отец Юрия Визбора. – Прим. «ЛК».) расстреляли 5 апреля 1938 года – ровно 80 лет назад. Все контакты с Литвой были прерваны и только в 1965 году отношения с литовской родней были налажены, когда отец неожиданно получил письмо из Литвы, из города Каунаса, от его родной тети Антонины Шумаускене. Она писала, что в журнале «Огонек» прочитала статью о нем и очень хотела узнать не родственники ли они. «Имела я брата Юозаса Визбараса, – говорилось в письме, – рожденного в 1903 году в г. Лиепае. С 1918 года он жил в Москве, мы переписывались. В 1933 году по неизвестной мне причине переписка прекратилась. У меня есть его фотография с женой Марией. Если вам нетрудно, сообщите мне, может, вы сын моего брата, может я вам тетя».

Естественно, отец сразу ответил ей, и с тех пор наши отношения с родственниками в Литве не прерывались. 

Вообще, на эту тему моя бабушка не любила говорить – ей все время было страшно, казалось, что сейчас за ней придут. Причем этот страх был заложен на генетическом уровне. К примеру, если я читала Булгакова на балконе, то она мне говорила: «Не читай на балконе. Вдруг соседи увидят». Бабушка очень испугалась, когда отец в 1958 году через Союз журналистов подал на реабилитацию деда. Даже несмотря на то, что это заявление было подано официально, тем не менее, она безумно боялась, вдруг что-то произойдет и деда опять признают виновным, а их всех заберут.

Что касается окончания «ас» в нашей фамилии, то оно исчезло, когда дед, воодушевленный идеями революции, переехал жить в Россию. И вместо Юозаса Визбараса он стал Иосифом Ивановичем Визбором. Таким образом «непонятное для пролетариата «ас» было отброшено», – писал мой отец.

В Литве сейчас живет большой литовский клан Визбарасов. У меня даже есть наша родословная – расчерченное генеалогическое древо, которое мне подарила здесь, в Вильнюсе, моя родня, и что меня крайне обрадовало. У нас есть свой фамильный герб и фамильный девиз, который звучит приблизительно как строки, написанные Борисом Ласкиным в известной песне «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Примерно так звучит и наш фамильный девиз – чужого не надо, своего не отдадим.

– Вам ваша фамилия Визбор мешала или помогала по жизни?

– Поначалу очень мешала. Отец вообще требовал, чтобы я ее поменяла, потому что за ним тянулся «хвост диссидентства». Естественно, менять фамилию я не стала. И не потому, что я очень дорожила этой фамилией, а потому, что папа со мной не часто разговаривал в таком приказном тоне. Мне было 19 лет, я была полна юношеского максимализма, и с какой стати я его должна слушаться? Решение не менять фамилию скорее было продиктовано принципом. Думаю, что отцу это понравилось.

Потом меня с этой фамилией не брали работать в СМИ. Я закончила факультет журналистики МГУ, телевизионную группу, и три года работала в молодежной редакции Центрального телевидения. На меня был даже отправлен официальный запрос, что по тем временам бывало крайне редко, чтобы после окончания университета меня распределили туда работать. Факультет запрос одобрил, а когда я поехала в отдел кадров в Останкино, мне объяснили, что существует негласное указание С. Лапина, тогдашнего председателя Гостелерадио, – родственников не брать. Потом я узнала этот чудесный афоризм, который, кстати, звучит прекрасно: «У нас не завод «Красный пролетарий», – сказал Сергей Георгиевич, – нам не нужны трудовые династии». И на моей карьере на телевидении была поставлена точка. При этом не учитывалось даже то, что я пришла устраиваться не с улицы, а конкретно меня хотели видеть в штате Главной редакции молодежных программ.

Фактически это был запрет на профессию. Я работала где угодно: старшим инженером в пресс-центре НИИ машиностроения, чертила какие-то графики, ничего не видя при своем плохом зрении; вписывала какие-то рационалистические предложения. Наконец мне удалось, действительно, по великому блату (помогла моя мачеха, жена отца – Нина Филимоновна Тихонова-Визбор, у нее были большие связи) устроиться в организацию под названием Союзинформкино, где я начала писать рецензии на фильмы, что было близко к моей профессии. Потом я попала в радиогруппу Союзинформкино, и это была уже совсем другая история. Я ездила по кинофестивалям, делала репортажи, брала интервью у актеров и режиссеров. Но при этом я выходила в радиоэфир или вообще бесфамильной, потому что моя мама Ада Якушева и отчим Максим Сургашев работали на радиостанции «Юность», или мне меняли фамилию.

Кстати, отец так до конца и не верил, что меня возьмут на телевидение, считал, что шансы невелики. Уже потом, когда я ему рассказала про «трудовые династии», он произнес одну фразу, которая уже за то, что он ее сказал, была большим поступком. «Хочешь, я уйду из штата», – сказал он мне. То есть уйти на вольные хлеба в то время, когда существовала статья за тунеядство, было если не смерти подобно, то близко к тому. Тут же он попал в больницу с обширным инфарктом, и думаю, что это была одна из капель, которая его добивала. Когда нас к нему пустили после реанимации, я сказала: «Папа, ты, конечно, можешь уйти из штата, но только не таким чудовищным способом».

– Ваш отец ведь был вне политики, он был совершенно аполитичен, тогда почему ему пытались приписать диссидентство?

– Дело в том, что он был до такой степени свободолюбив и свободно мыслил по тем временам, что его не могли ни за что схватить – ни в творчестве, ни где-либо. Он себя совершенно не выдавал, и делал это абсолютно искренне, потому что его искренне интересовала не борьба человека с человеком, а борьба человека со стихией. Хотя у других бардов были привязки откровенных диссидентов, которые не надо было искать, они были на виду – Юлий Ким реально диссидентствовал, Александр Галич – был реальный диссидент, Владимир Высоцкий, и список этот можно продолжить. Но за что-то отца надо было схватить, и тогда ему приписали за песню «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей» чуть ли не разглашение государственной тайны. Это была совершенная глупость, и там, где это приписывали, тоже прекрасно понимали, что глупость, но ведь за что-то надо было.

– Кем Юрий Визбор был прежде всего – журналистом?

– Да. Теледокументалист. «Журналистика – моя единственная профессия, – говорил он в одном из своих публичных выступлений. – Сейчас я занимаюсь киножурналистикой, документальным кино. Это моя основная работа, которую очень люблю. Я получил пять премий за свою работу в документальном кинематографе, три из них – международные. Сам не скажешь, никто узнает».

– А как он относился к своему роману с кино?

– Когда его первый раз пригласили на пробы к Марлену Хуциеву, он подумал, что его разыграли, и хотел, по его словам, посмотреть в глаза человеку, который это сделал. Приехав на киностудию, он попал в мир богемы, в совершенно нереальный мир. На самом деле тогда кинематограф переживал период оттепели, и там, действительно, присутствовала совершенная атмосфера свободы. Отец даже не сыграл эту роль в «Июльском дожде», а как-будто бы ее прожил. Это было стопроцентным попаданием, после которого он сыграл еще в 18 художественных фильмах. При этом роли у него были, как правило, достаточно большие. Для любой картины, как мне кажется, он был неким талисманом – где бы он ни снялся, фильм сразу попадал в золотой фонд советского кинематографа. Ему даже везло с проходными ролями, где у него было всего полслова – все равно картина попадала в историю кинематографа. Отец был феерически удачлив в своих киноработах, даже в самых мелких.

– Сегодня имя Юрия Визбора все также популярно?

– Конечно. Его перепевают все кому не лень, а в частности мои дети (Варвара и Юрий профессионально занимаются музыкой. – Прим. «ЛК».), переделывая их, делая аранжировки. Отец писал о вещах, которые будут востребованы и понятны всегда. Его песни про дружбу, любовь – они вечные, и ничего не надо объяснять.

Авторская песня сегодня жива и живее всех живых (смеется). Устраивается безумное количество фестивалей авторской песни – одни отмирают, возникают другие, но все они имеют место и существуют. Похоронить авторскую песню невозможно и никогда этого не произойдет. Потому что гитара – это самый простой инструмент, с помощью которого человек может самовыражаться. Хорошо он это делает, плохо – совершенно неважно, он все равно считает себя творческим, и все окружающие думают точно также, и у него всегда находится свой слушатель.
У меня часто спрашивают, почему сейчас не появляется новых Визборов, Окуджав, Высоцких, на что я всегда отвечаю: «Вы помните, к примеру, 65-го космонавта, а первых пять назовете?». И все назовут, потому что они были первые. Так же и с бардами – они были первыми.

– А строчки из какой песни отца сейчас вам ближе всего?

– Сейчас мои строчки: «Надеюсь видеть вас счастливыми». Но это не песня, а папино стихотворение. В этом году так будет называться концерт ко дню рождения Юрия Визбора, который пройдет 20 июня. А если говорить о песнях, то мне сложно это сделать по той причине, что мне иногда попадается та или иная песня, которую мне хочется петь. В разное время это были разные песни. Сейчас у меня сложный период в том смысле, как сказала Вероника Долина, «как споешь, так и будет». То есть надо очень аккуратно выбирать песни и, вообще, названия, чтобы они неожиданно не стали сбываться. Поэтому сейчас я ищу песни духоподъемные, очень радостные и светлые.