События

Российский режиссёр-документалист Олеся Фокина — о том, чего стоит рассказать историю человека, и о том, кто на самом деле может считаться героем нашего времени.

Лауреат ведущих национальных кинопремий Олеся Фокина — крайне нестандартный режиссёр. Её в равной мере можно назвать художником-портретистом, главный принцип которого — писать людей, неравнодушных к происходящему вокруг.

На встрече, организованной в Крыму медиаклубом «Формат А-3», режиссёр убеждала крымчан в том, что самое главное в жизни — не черстветь душой.

— Как вы начали заниматься таким не самым популярным и очень сложным жанром кино?

— Мне всегда хотелось рассказывать о том, что прекрасного есть в человеке. И я никогда не выходила из жанра портрета. У моего цикла «Человек на все времена» есть девиз: «Человек на все времена рассказывает о лучшем в человеке и обращается к лучшему в человеке».

Я не занимаюсь чернухой или поиском компромата. Мне это всё не просто неинтересно, а глубоко несимпатично. Вообще я, пока работала над своими фильмами, сделала такой вывод: у нас сейчас идёт огромный вал негативной информации о нашем прошлом. Это какой-то шлак, который поступил к нам в организм и ничего хорошего в нас не оставил. Хотя есть многое, о чём можно подумать.

И мой зритель, которого я себе представляю — это тот человек, который склонен мыслить «на пределе человеческих сил», как говорил мой учитель, философ Мераб Мамардашвили. На самом деле мы должны не потреблять, а думать.

— Кто они, герои ваших фильмов?

— Красивые, замечательные люди. Так совпало, что это люди достаточно известные — своими поступками, жизнью, образом мыслей. Это сценарист Тонино Гуэрра, который работал с Федерико Феллини и другими мастерами итальянского кино. Это Александр Солженицын, о котором я сейчас буду делать новый фильм к столетию. Это Юрий Норштейн — великий сказочник, автор фильма «Ёжик в тумане», философ в искусстве. Это Ирина Антонова, директор музея Пушкина. Это Эдуард Артемьев, Борис Пастернак, Марина Цветаева и многие другие.

Героем нашего времени я считаю людей неравнодушных. Сейчас это особенно важно. Людей, которые реагируют сердцем на то, что происходит в жизни, с ближним и дальними. Потому что мы очерствели душой.

Нас развели соцсети — хотя кажется, что благодаря им мы, напротив, сплачиваемся, но это не так. Это такая большая доска объявлений — ну и для споров частично. В них я не принимаю участия. Я считаю, что истина рождается не в спорах, а в чём-то другом. А мне просто хочется, чтобы людям было теплее.

— Это, наверное, только звучит хорошо и просто. Что самое сложное в вашей работе?

— Документалист, подступая к любому человеку, так или иначе его судит. У меня нет никаких прав, бόльших чем у каждого другого, судить чужую жизнь. Так получается, что тем, что ты находишь в жизни человека, о чём ты расскажешь, ты так или иначе судишь его, выносишь это на суд других людей. Поэтому в этом смысле это достаточно грешная профессия.

Ты должен постоянно держать себя в руках, следить за тем, чтобы не оступиться — что можно затронуть, что надо обязательно, а что лучше не трогать. Так и балансируешь на этой невидимой грани. Обижаешься на героев, не совпадаешь с ними — или они с тобой, когда вынимают какие-то козыри из колоды и объясняют, что ты был неправ, или уходят в какую-то оппозицию по отношению к тебе. Или, наоборот, ты становишься другом, тебя благодарят за то, что увидели свою жизнь по-новому.

— Вам приходилось обижать своих героев — или, наоборот, становились ли вы с ними друзьями?

— Не все герои уже есть на свете. Но, например, Эдуард Артемьев — это ангельской души человек, который в жизни не сказал ни о ком дурного слова. Он вообще лишён способности осуждать, хотя прожил достаточно тяжёлую жизнь. При нём даже не приходит в голову жаловаться на жизнь или осудить кого-то. И мы действительно стали друзьями.

Юрий Норштейн, когда я сделала о нём фильм, сказал: «Олеся, вы сделали фильм нелицеприятный, но настоящий. Хотя мне в нём не очень уютно».

В целом, знаете, какой опыт я для себя вынесла? Чем более настоящий, великий человек, тем больше он оставляет пространства дышать другому человеку. Это то, что я узнала про людей, делая фильмы. Не было от этих людей никаких претензий.

— Вам наверняка приходилось, проводя огромное количество времени со своими героями, видеть самые разные ситуации. Что запомнилось больше всего?

— Помню, как мы снимали Александра Николаевича Коновалова. С ним вообще было очень легко работать. Этот человек, протрубив целый день в операционной с микроскопом на глазах, спокойно делал всё, что мы просили. Например, пройтись туда-обратно для съёмки — он идёт, усталый, о чём-то думает. Даже если оператор забыл включить камеру, он всё равно пройдёт ещё раз. А потом вечером идёт к себе домой, покупает себе дурацкую лапшу, которую кипятком заваривает — без всяких, что называется, понтов.

Иногда плачешь, тайком на него глядя — потому что нет сил смотреть на то, каким красивым бывает человек в своих жизненных проявлениях. И вот очень хорошо помню один случай.

К Александру Николаевичу вообще постоянно ломились люди со снимками — родных, близких, — просили, чтобы он посмотрел и помог. И он никогда не отказывал, даже посреди улицы. И вот однажды в кабинет вошёл мужчина — мы снимали как раз — повалился на колени, пополз к нему и начал просить спасти его сына. А Александр Николаевич как раз до этого смотрел мальчика. И я никогда не забуду, как он подошёл к этому отцу, крепко взял его за плечи, поднял и сказал: «Каждый из нас должен прожить свою жизнь — и вы, и ваш сын, и я. Забирайте мальчика, везите его домой: он должен умереть дома». Вот такие вещи не забываются.

— Особое место в вашей галерее героев занимает Александр Солженицын. Скажите, как началась работа с ним?

— Так случилось, что я даже жила в его доме почти три года, когда он вернулся в Москву из Америки. Он однажды пригласил поехать с ним — в одну из первых поездок он хотел найти могилы родителей. Мы с оператором поехали с ним по городам и весям и стали постепенно снимать. Вот так начался этот фильм, тяжелейшая дорога к пониманию, что это вообще за явление такое — Александр Солженицын.

Я часто совершенно не понимаю, как у меня находится столько дерзости или это умопомрачение: тебе интересен человек — и ты берёшь его след. А потом думаешь: «Боже, а кто я такая, как в голову-то пришло? Это же огромная величина — а ты решила что-то там понять!». Но голова уже работает, совершенно независимо от тебя. Так я сделала тот фильм — долгих пять лет делала с двумя своими операторами.

В один момент Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна поняли, что я пошла не туда. Первый мой фильм о нём они запретили. Это была целая история: я пошла поперёк их представлений о сложившемся каноническом образе Александра Исаевича. А я просто, как это называется, затеплила свечи памяти тех людей, которых я узнала по дороге, изучая Солженицына, и которые помогали ему донести «Архипелаг» — напечатать, собрать, спрятать. Многие погибли на пути создания этой книги, их жизни находятся у подножия «Архипелага ГУЛАГ». Это была тяжёлая история. Вот как раз с этим моим героем не получилось дружбы в итоге. Хотя они были необыкновенно теплы ко мне, мы очень приятно доверительно общались.

К сожалению, не всегда получается своего героя удовлетворить. Мы помирились — потом. И вот сейчас к столетию Солженицына я делаю новую версию своего старого фильма. Это была огромная величина, которая останется в веках, как бы к нему по-разному ни относились.

— Тяжело быть объективной, работая с таким массивом личной информации?

— Во-первых, объективности нет. Есть набор сведений: Вася, Петя и Шура сказали, что Коля дурак. А потом ты пару часов общаешься с Колей — и выясняется, что он, на самом деле, умнее тебя и всех Вась и Петь, вместе взятых. А дураком его назвали по каким-то своим причинам.

Другое дело, когда берёшься за человека общепризнанного, у которого есть достижения.

Но я в целом рассматриваю не достижения или мнения, а человека. Я пытаюсь понять, что было на его пути, как он это преодолел, откуда взял силы. Ты сам составляешь этот пазл. В ход идёт всё: разговоры, письма, дневники. Собирает ли пуговицы или наклейки. Всё имеет значение. Если это не личный отбор — у нас полно портретов, сделанных по шаблону: родился, жил, женился. Но если тебя человек всерьёз затронул, зацепил, ты уже пойдёшь копать дальше, снимать слой за слоем. И по дороге тоже можно наломать дров.

— Почему государство так мало поддерживает такие проекты? Ведь современное общество нуждается в героях.

— Вы знаете, доколе правит всем коммерция… Пока есть проклятые рейтинг и реклама, те, кто лузгает семечки перед телевизором, будут задумываться над историями из серии, кто у кого украл или кто от кого родил.

И в этой совершенно абсурдной обстановке всё больше людей живёт попкорном с экрана. Почему-то их удовлетворять важнее и прибыльнее. Это часто вопрос не политики, а коммерции. Но если бы вложились в культуру, мне кажется, страна бы только выиграла.

— Вы в Крыму себе героя не смотрели? У нас есть достойные — и крымчане, и люди, которые уже настолько вросли в Крым, что стали своими.

— Я бы с радостью. Наверняка здесь нашлось бы много таких людей. Но пока в этом году я должна одолеть фильм о Солженицыне. Потом меня попросили сделать фильм о Владимире Николаевиче Минине — хоровом дирижёре, художественном руководителе Московского государственного академического камерного хора.

А вообще, на телевидении опять та же проблема: мало ли, кто мне нравится, — мне никто не даёт денег на эти фильмы. Это самая отвратительная часть жизни — искать деньги и заполнять документы. Есть и археологи, и палеонтологи, и врачи, и деятели искусств. Но я как подумаю, что нужно писать заявку в Министерство культуры, — оторопь берёт.

— Если на минуту забыть о деньгах и бумажках, о ком вы бы мечтали снять фильм?

— После Солженицына и Минина я не загадываю. Но у меня есть большое желание сделать фильм о молодёжи. У нас ведь очень абстрактные представления о том, кто она такая, молодёжь. Я бы по-настоящему хотела понять, что это за люди, чего они хотят, от чего у них душа болит, как они любят, почему плачут. Но пока это далёкие планы.