События

Этой осенью гостем Риги стала Гузель Яхина. Три года назад первый же роман этого мало кому известного тогда писателя «Зулейха открывает глаза» стал сенсацией, получил несколько солидных премий. Теперь он переведен на многие языки. А недавно издан новый — «Дети мои».

Тем временем «Зулейха» живет своей жизнью. В Уфе на сцене Башкирского театра драмы им. М. Гафури поставили спектакль, который номинирован в шести главных категориях на премию «Золотая Маска» за минувший сезон. А для телеканала «Россия» по «Зулейхе» снимается мини-сериал с Чулпан Хаматовой в главной роли.

Критики в оценке творчества Яхиной не единодушны, есть и хвалебные отзывы, и резко негативные. Скажем, в Татарстане кто-то увидел в «Зулейхе» не только «очернение татарской женщины», но даже «апологию бездуховности и предательства» (якобы не показана вся страшная правда о лагерях 1930-х годов). Писатель оставляет это на совести авторов подобных отзывов.

Яхину с удовольствием читают, у нее множество фанатов, залы на ее творческих вечерах переполнены, желающих задать свой вопрос, поделиться впечатлениями и получить автограф более чем достаточно.

«Открытый город» встретился с Гузелью Яхиной и попытался разобраться в феномене ее бурного успеха.

«Работа над романом меняет человека»

Гузель, как-то вы сказали, что написание романа — мощный экзистенциальный опыт. Одновременно и награда писателю, и цена, которую он платит за рожденный им текст. Что дало вам написание двух романов?

Если говорить о первом романе, то самый главный урок, который я получила, — понимание ответственности за написанное слово. Когда писала книгу, не очень представляла себе, будет ли она опубликована. А когда роман вышел, вдруг поняла, что его читают и даже узнают в событиях сюжеты из жизни. Пошел поток писем (в основном, конечно, в интернете), и я повторно погрузилась в этот материал. Люди все описывали подробно, и это, конечно, было необычайно трогательно. Но когда кто-то утверждал, что узнал в Зулейхе свою бабушку или в Игнатове — дедушку, меня просто мороз по коже драл, потому что такого я, конечно, не ожидала. Иначе, наверное, просто никогда бы не дописала роман до конца, потому что невозможно взять на себя такую ответственность.

Может быть, поэтому первый роман рождался легко, а второй, «Дети мои», — сложно. Груз ответственности давил. Кроме того, я писала уже о чужой для себя, немецкой культуре. И, наверное, самым важным было не эксплуатировать успех первого романа, а все-таки сделать совсем иной текст. Надеюсь, что получилось.

Что касается «цены». Да, работа над романом действительно меняет человека. Роман может отрастить новый кусок души, потому что ты не один год живешь с этой историей, и это, наверное, можно сравнить с длительными отношениями с человеком. Они меняют тебя, и написание романа тоже тебя меняет. В лучшую или худшую сторону, но в любом случае, это проживание жизни вместе с историей. Историей как прошлым страны, и историей, на которой строится текст. А это и герой, и его окружение, и обстоятельства, и язык. И главное — взаимодействие истории национальной и личной, мифологии и реальности.

Первый ваш роман был написан потому, что внутренняя потребность в этом была слишком велика?

Наверное, я просто созрела для того, чтобы разрешить себе это написать, а внутри меня созрела тема. Роман должен был созреть — и родиться.

Так получилось, что в моей жизни были и есть три большие культуры, русская (спасибо бабушке — учительнице русского языка), татарская и немецкая (дед преподавал немецкий). Все это составные части меня самой, и я не умею разделить их внутри себя. Для меня это постоянный источник вдохновения и сил. Жизненный источник. Мне очень хотелось рассказать о татарской культуре (что и сделано в романе «Зулейха открывает глаза»), о немецкой (это сделано в «Детях моих») — тоже, но писать о депортации какой-то еще этнической группы не планирую. Надеюсь, что за этническим пластом у меня видна человеческая история, линия главного героя. Женщины, которая полюбила врага, пожертвовала всем ради сына. Которая получила вторую жизнь и проживает ее по-иному. Или мужчины, который учится любви. Хочется надеяться, что за национальным читатель разглядит и наднациональное, общечеловеческое. 

«Интернет — это связи между людьми»

По вашим словам, учитель Бах из романа «Дети мои» — классический «маленький человек», такая песчинка, затерянная в огромном мире. А что такое «маленький человек» вчера и что — сегодня?

Интересный вопрос… Мне кажется, что сегодня, конечно, люди уже вовсе не такие «маленькие». Прежде всего потому, что мир сильно изменился и стал совершенно прозрачным. В этом прозрачном мире каждый может найти себе спутников, соратников, товарищей по интересам. Исчезают барьеры. Сегодня человек не так одинок, как раньше. Он может войти в интернет и написать письмо, найти какого-то друга за многие тысячи километров. Интернет отменяет, по большому счету, границы между странами. Поэтому сегодня «маленький человек», несомненно, другой.

Не самообман ли, не суррогат ли общения — интернет?

Нет, почему?! Ведь каждый действительно имеет доступ к каждому. Можешь найти (если захочешь!) товарищей, практически на любой свой интерес. И даже наши самые странные интересы где-нибудь найдут поклонников.

Интернет — это связи между людьми, хотя, конечно, совсем иные и очень специфические, да. Однако это наша новая реальность, и связей каждую секунду становится больше. Они не то, чтобы отменяют одиночество, но, несомненно, предлагают выбор: оставаться в своем одиночестве или все же нет.

Получается, что та плотная ширма в «Детях моих», которая во время занятий разделяла Баха и его юную ученицу Клару, — некий символ интернет-общения?

Спасибо за мысль, я всегда благодарна за неожиданные интерпретации. Мне кажется, они означают, что текст оживает. И меня необыкновенно радует момент оживания текста, когда вдруг на встречах я слышу такие разные читательские мотивировки и домысливания (почему герои так поступили, что с ними случилось в те периоды, которые не описаны в романе, или что с ними случилось потом). Значит, текст уже плавает самостоятельно, независимо от автора.

Когда несвободный свободен

Кстати, говоря о современной русской литературе, вы признаетесь, что полностью доверяете Людмиле Улицкой, Евгению Водолазкину и Алексею Иванову. Почему? И чем они вам интересны?

Я не оцениваю художественный текст как литератор. У меня взгляд обычного читателя, которому тот или иной текст интересен, которого он почему-то цепляет, почему-то не отпускает, и хочется читать.

Сохранять этот — читательский или зрительский — взгляд, очень важно. Я его иногда теряю, когда смотрю художественное кино, мешает мое сценарное образование: сразу начинаешь анализировать фильм и не можешь в него погрузиться. А вот открывая, например, роман Улицкой, я в него погружаюсь. Такое погружение, когда текст сам тебя берет и всасывает, случается редко, и я испытываю признательность к его автору. Если это происходит хотя бы два-три раза, автору начинаешь доверять. Улицкая, Водолазкин и Алексей Иванов умеют писать так, что меня это вдохновляет и цепляет. По-видимому, оттого, что у них на первом плане эмоция, а не умозрительность.

Поэтому с большим интересом жду роман Водолазкина «Брисбен» (выходит в начале декабря в «Редакции Елены Шубиной». — Прим. ред.), где герой-музыкант вспоминает и детство в Киеве, и юность в Ленинграде, и недавние событиями на Украине. И уже анонсированный роман Алексея Иванова «Пищеблок». Эта вещь странная, такой крутой замес из пионерлагеря 80-х, пионеров-вампиров, Всемирной олимпиады… (Смеется.)

Для вас важна тема свободы и несвободы человека? Особенно когда при несвободе внешней человек все же находит внутренние силы, чтобы оставаться самим собой?

Тема внутренней свободы и внутренних границ меня очень занимает, и, конечно, в обоих романах она есть. Когда Зулейха делает свой последний шаг, отпуская обожаемого сына от себя, — она обретает свободу. Очень горькой ценой, но, давая свободу другому, становится свободной сама. И мне хочется верить, в этом новом состоянии она будет способна по-настоящему любить. Будет способна к отношениям с мужчиной.

А в романе «Дети мои» главный герой, оберегая свою внутреннюю свободу от мира, защищаясь от мира, сбегает на необитаемый хутор. И живет там долгие годы, в этой мнимой свободе от исторических событий. Но как-то не задумывается о том, что дочь свою, которая растет в одиночестве на этом хуторе, он фактически держит в клетке. С одной стороны, да, два этих человека свободны от происходящего вовне. Но они являются узниками этого хутора, затерянного где-то в лесах, на высоком берегу Волги. И недаром в конце романа дочь покидает Баха, выбирая быть с людьми, — пусть и несвободной от Истории.

Тут еще и вечная проблема «отцов и детей»? Освобождения детей, отрыва детей от родителей. Свободы детей. И в «Зулейхе» героиня отпускает сына, и в романе «Дети мои» Бах в итоге соглашается с тем, что дочь его покинула, отпускает ее. Одна из моих товарищей-читательниц назвала эту тему отказом от права собственности на детей, и мне нравится такое определение.

Я признательна своим родителям за то, что они для меня сделали в свое время, отпустив в другой город, в очень большой город. Мне был всего 21 год, когда я уехала из Казани в Москву. Не знаю, как у меня это получится с собственной дочерью, которой сейчас 14…

Интимное дело

Вы признаетесь, что очень любите приезжать в родную Казань и ходить по улицам, где ступала нога нескольких поколений ваших предков, и видеть в доме шкаф, сделанный руками деда или прадеда. Как найти баланс между всем этим — и стремлением к освобождению от родителей?

Ощущать свою укорененность, иметь это чувство родины очень важно, но все же оно не связано с соблюдением традиций напрямую.

Для меня родина — это Казань. Город, который всегда дает мне энергию, город, где я всегда хочу быть и куда приезжаю с удовольствием. Но и Москва после стольких лет жизни в ней уже стала для меня родной. Я чувствую себя укорененной и в Москве.

Не могу сказать, что в моей семье соблюдаются все русские (муж мой — русский) и татарские национальные традиции. Главное — понимать, что это тебя сформировало. Да, меня сформировало воспитание в строгой татарской семье. Несомненно, татарское — это часть меня. Но мир-то сегодня общий. Он действительно очень открытый. И для меня, пожалуй, национальная идентичность — не самая первая идентичность. Спросите: «Кто ты»? Я женщина, я мама, даже я писатель (раз так все говорят). Конечно, — уроженка Казани. Да, я татарка, но это не на первом месте. Но это несешь в себе, это тебя согревает, обогащает.

Национальная идентичность становится более интимным делом, чем раньше?
Да, хотя бы потому, что теперь у человека гораздо больше идентичностей (если иметь в виду то, как и кем он себя ощущает). Та же Зулейха — она жена, женщина, татарка, крестьянка. Пожалуй, и все. Сегодня у каждого легко наберется полтора-два десятка идентичностей.

Уйти на смежные территории

Работая над романами о начале минувшего века, не держали ли вы в подсознании, скажем, Платонова или Бабеля как вдохновляющий образец?

Работая над романами, я вообще запрещаю себе перечитывать художественные тексты о тех годах, боясь усиления их влияния. (Единственное исключение сделала для романа Захара Прилепина «Обитель», который появился весной 2014-го.) И стараюсь уйти на смежные территории. Когда приступила к «Детям моим», смотрела кино тех лет и обнаружила в киноархивах единственный сохранившийся фильм, снятый на студии «Немкино», — «Мартин Вагнер». Он вышел в 1927-м и рассказывает о коллективизации в Немецкой автономной республике. Там замечательные типажи самых настоящих советских немецких крестьян, жителей поволжской колонии Мариенфельд, которые снимались в ролях второго плана и массовке. Готовясь к роману «Дети мои», я изучала лица этих колонистов, интерьеры домов, дворы и улицы. И если главные герои — сам учитель и сказочник Бах, его дочь, беспризорник Васька — у меня придуманы, то остальные, можно считать, списаны с натуры.

А теперь на «смежные территории» переходит первый ваш роман — полным ходом идут съемки мини-сериала по «Зулейхе»?

Да, в Татарстане, под Казанью, снимают Сибирь. На берегу Камского моря (это самая широкая часть Камского водохранилища, Пермский край) — Ангару и поселок «переселенцев» Семрук, который был построен там еще летом. Съемки идут также в Казани, там много эпизодов уличных, экстерьерных, а также интерьерных, в разных квартирах. Где-то к весне будущего года весь материал отснимут, к осени, наверное, фильм будет смонтирован и готов, а покажут его, в лучшем случае, осенью-зимой 2019-го. Это зависит от канала.

Вы как-то участвовали в съемочном процессе?

Что вы, я даже отказалась писать сценарий. Очень хотелось освободиться уже от этой истории, так как мы с ней долго прожили вместе, и если бы я осталась с «Зулейхой» еще года на три (что и предполагает создание сценария), то, наверное, ничего другого мне бы написать уже не удалось.

Зато теперь езжу, рассказываю о втором романе. Есть идея третьего, однако говорить о нем рано. Но это также исторический сюжет, о родных мне местах.