События

Уйти от российско-украинской темы в интервью Rus.Lsm.lv с известным московским режиссером и оператором Сергеем Мокрицким было немыслимо уже хотя бы потому, что он — автор последнего на сегодня российско-украинского фильма. Однако зашла речь и о Солженицыне, и о будущем кинофэнтези в России, и о совместной работе с Кириллом Серебренниковым, и о том, что сталинские репрессии затронули почти каждую семью, только одни сидели, а другие — охраняли.

В Риге Мокрицкий побывал впервые, в рамках проекта «Культурная линия», хотя на операторском факультете ВГИКа учился вместе с Гинтом Берзиньшем, возглавляющим ныне Гильдию кинооператоров Латвии, и с удовольствием снимает в своих картинах бывшего рижанина Никиту Тарасова.

Мокрицкий — автор последнего на сегодня российско-украинского фильма, «Битва за Севастополь» (украинское название «Незламна» — т.е. «Несокрушимая»), ставшего лауреатом и номинантом множества премий. Лента 2015 года о подвиге и судьбе знаменитого украинского снайпера Людмилы Павличенко, о любви и войне, вышла в очень сложное время, но получившая зрительское признание в обеих странах. С российско-украинской темы и начали.

— Сергей, вы много снимаете о Второй мировой — Великой отечественной — войне. Но, кажется, больше всего на встречах со зрителями вам, как украинцу, давно живущему в Москве, задают вопросы о современной угрозе войны, об Украине-России-Крыме?

— Почему именно это так интересно?! Да, спрашивают о моем отношении к событиям последних лет, о том, не начнется ли война. Но ведь здесь требуется объективный анализ, точное знание ситуации, а у меня к ней очень эмоциональное и личностное отношение. И горячее желание, чтобы все поскорее закончилось, и мы вновь были дружны и почти едины. Конечно, на каком-то другом уровне, потому что

прошлое не вернется. Но воевать тоже нельзя.

Только вот думаю, что, раздувая эту тему, мы работаем как раз на силы войны. Я бы понял, если бы меня спросили о творчестве Ивана Франко, Тараса Шевченко, кого-то еще, вот круг вопросов, которые меня интересуют. А то — будет война? Да ч-т его знает! Это другие ребята делают, их надо спрашивать, это их выбор.

Поэтому неинтересно. Лучше поменьше об этом говорить, чтобы не подбрасывать дрова в топку. И поменьше писать, потому что

никто ничего не знает, а этот вопрос стал популистским: если украинец, то первым делом его надо спросить — будет ли война!

— Вы в одном из интервью вы все-таки выразили надежду, что еще при вашей жизни «историческая кривая повернется куда-то обратно, в более приятную сторону, что добрососедские отношения между нашими странами восстановятся»?

— Как только все это началось, один историк, читая курс в Киевском университете, сказал, что любая война заканчивается либо миром, либо перемирием. Не может она длиться тысячу, две тысячи лет... Любая — даже мировая. И Столетняя война (примерно с 1337 года по 1453 год — Н.В.) тоже шла с перерывами. Так ее назвали историки, но сама-то она не знала, что была столетней. Как и

древние греки не знали, что они были древними — просто ребята жили, рвали оливки, любили красивых наяд…
Это мы ставим такие маркеры.

Вот я и жду конца — мира или перемирия. И то, и другое меня устроит больше, чем нынешнее состояние дел.

— Вам, как и три года назад, неизвестно, чей именно это конфликт и кто конкретные «заказчики»?

— Еще Владимир Ильич Ленин сказал, что в основе любой политики лежит экономика. Были у него трезвые мысли. В нашем случае это, конечно, война каких-то интересов, и можно представить себе ситуацию, когда интересы экономические выше политических (хотя политические тоже есть). А мы с вами либо подыгрываем, либо нет.

— Но все это слишком серьезно, слишком больно, разве можно молчать?

— Повторяю,

я не могу трезво относиться к этой проблеме, для меня, человека, который половину жизни прожил на Украине, а вторую в России — абсурдной.

Мои дети от первого брака живут в Киеве, от второго — в Москве. Не хочу даже представить ситуацию, что, если начнется война, они окажутся по разную сторону и будут друг в друга стрелять! Это бред для меня. Поэтому я хочу, чтобы побыстрее наступил мир. А для этого надо, чтобы все взяли — и бросили распри и муссирование темы и занялись строительством, созиданием. Тогда и наступит мир. Если вы будете об этом много писать, то вы враг этого мира.

Но вам нужен конфликт, жареный факт, вы за этим охотитесь! Как и я в кино... Мне ведь тоже нужна драматургия.

На моей встрече с рижанами люди спрашивали о том, почему в современном кинематографе какая-то сплошная поножовщина, драки, ужас, и где нормальные человеческие отношения… Стали перечислять все неприятности кинематографа. И вдруг я понял, что мне рассказывают пьесу «Гамлет»: Офелия утонула, Полония пронзили и т.д. Понимаете?!

Нам как работникам искусства (а вы тоже часть этого пространства) необходимы эти гадости человеческой жизни и неурядицы, потому что они двигают сюжет.

И вам и мне интереснее, когда что-то не получается, когда человек преодолевает, когда есть враг. Тогда мы смотрим кино. А что интересного, если Джеймс Бонд пришел, нажал на кнопку — и уехал отдыхать. Пять минут. О чем снимать два часа дальше? А тут явился злодей, кнопку спрятали... И пошло-поехало, зритель не может оторваться.

— Хотелось бы поговорить о самом новом вашем фильме «Черновик», снятом по мотивам одноименного романа-фэнтези Сергея Лукьяненко. Про молодого москвича Кирилла, которого похищают некие силы и делают «проводником» между разными мирам. Роман вышел в 2005-м, и вы с женой, продюсером Натальей Мокрицкой, тут же решили, что из этого необходимо сделать кино?

— Мы оба влюбились в этот роман. Жена вообще ярая поклонница творчества Лукьяненко, я-то больше люблю реалистическую литературу, но посмаковать хорошую книгу жанра фэнтези тоже могу. И вот роман попал в поле нашего зрения, через какое-то время удалось оформить права на экранизацию и приступить к работе над фильмом.

— Ведь это новый для вас жанр, да и режиссер вы молодой?

— Очень молодой, практикую в этой области с 2006 года. Был пожилым (45 лет) оператором — и вот омолодился.

У меня было три мотива для этой работы. Первое. Новый жанр, новая форма — это мне всегда интересно. Второе. Все равно в основе данной формы — история о любви, моя любимая.

Фэнтези, война или наши дни — все равно это мальчик любит девочку или наоборот.

И третье. Если жена меня о чем-то просит, для меня это святое, мотив соответствия чаяньям жены для меня очень важен. Я и страдаю, и радуюсь данному обстоятельству, потому что жена мобильна, она моложе, она умнее, она, с какой стороны ни посмотри, лучше меня.

Конечно, я понимал, что мою картину сложно будет принять тем, кто любит роман — у каждого уже существует в голове свой фильм, попасть в это представление другого человека невозможно.

Я понимал, что окажусь в зоне сильной критики, и был к этому готов.

Фильм несовершенен, знаю это и без критики. Но я сделал все, что можно было сделать. Лукьяненко, наверное, тоже ждал большего эффекта, однако и он понимает, в каких условиях мы работаем.

— Вы имеете в виду финансирование?

— Начнем с того, что параллельно с нами вышли в прокат огромные американские франшизы. «Звездные войны 8» («Последние джедаи») показывали в первую неделю проката рядом с «Черновиком»! Мы соперничали с культовым голливудским кино, которое уже десятилетиями нравится зрителям, растет третье поколение его поклонников. А во вторую неделю вышел «Дэдпул 2». И я понимал, что любого нормального зрителя будет тянуть на «Звездные войны» и «Дэдпул 2». Это первое.

Само производство фильма в жанре фэнтези требует много денег, а мы работаем с очень низким, по сравнению с американскими, неприлично низким бюджетом. У них уже развитая индустрия этих фантастических миров — Marvel и то, что было до него. Есть целое поле, есть специальные люди. У нас нет этих людей,

мы почти в начале пути, у нас авторы каждый раз изобретают свою систему производства чего-то подобного. Индустрии как преемственности из фильма в фильм у нас нет.

А должно быть хотя бы десять фильмов-фэнтези, чтобы группа товарищей переходила на новый уровень и накачивала мускулы. Чтобы возникали идеи, были наработки. У нас же вышли «Ночной дозор» и «Дневной дозор», через тринадцать лет сняли «Черновик» — и опять ждать, а накопленное уходит, испаряется.

— Но я обнаружила, что заявлено, как минимум, еще пять кинопроектов по произведениям Лукьяненко?

— Когда-то заявляли, что будет коммунизм...

Заявок много, только фильмов мало.

— Роман «Черновик» был издан в 2005-м, он об экспериментаторах над миром, о манипуляторах, о том, что можно украсть не только человека, но и целую страну… Какова главная идея вашего фильма, снятого в 2018-м?

— Идея выбора молодого человека. Когда у главного героя открылись эти волшебные силы, перед ним встал выбор: да, ты всесилен и всемогущ, ты можешь «открывать» миры, но способен ли ты заплатить за эту волшебную ситуацию? Забыть маму, отца, любимую женщину «и даже собаку»? Или все-таки папа, мама, любимая девушка важнее этих способностей?

Проблема выбора мне кажется универсальной, она стоит перед нами каждый день.
Перед всеми — девочками, мальчиками, молодыми, взрослыми... Вот главное. А уже форма подачи этого материала — она такая, как и в романе Лукьяненко.

Кроме того, есть линия дружбы и линия предательства… Много всего, но это уже обертоны. Есть и миры, демонстрация этих миров. Миры надо придумать. Конечно, фильм скромнее книги.

На бумаге можно написать что угодно, а чтобы показать, нужны другие средства, другие финансы.
Поэтому взяты какие-то знаковые вещи. Башнюмы переместили от метро «Алексеевская» к Кремлю. Чтобы это было знаковое место, которое знают все. Показываем, как выглядит Кремль с этой точки (это было нарисовано даже на трехрублевой купюре) — и как трансформируется в разных мирах… Мы взяли отдельную реперную точку, и начали ее деформировать. Но при других возможностях я бы там о-го-го как размахнулся!

— Вас еще не обвинили в «оскорблении чувств» из-за этих зловещих летающих и стреляющих матрешек на фоне Кремля?

— Может быть, где-то в Интернете и обвинили, но в глаза — нет. Кстати, этот образ я увидел, кажется, в Чехии.

Шел по Праге, смотрю — матрешка, с таким хищным оскалом, с такими зубами.

Санкциям-то не первый год, и образ уже давно существовал. К сожалению, выдумка не наша, а тех, кто пытается относиться к России именно так. И

мы это дело как бы обсмеяли что ли. Раз образ современен, раз он понятен, — пусть будет так.

А вам наши матрешки понравились или нет? Сама идея?

— До сих пор не могу определить свое отношение…

— Это очень хорошо. Когда нечто знакомое показано в таком ракурсе, что вы должны совершить некий труд, чтобы как-то приспособить себя к нему. Казалось бы, что может быть безобидней нашей родной матрешки?!

— Тут могут быть разные толкования…

— Да, но это и есть художественный образ, когда есть разные толкования. Если толкование единственное, это символ. И был такой знаменитый спор вашего земляка Сергея Михайловича Эйзенштейна и нашего земляка Дзиги Вертова о том, что важнее.

Символ читается всеми массами одинаково. Например, красная звезда — коммунисты, свастика — фашисты, и никаких иных толкований быть не может.

А вот если это образ, ты должен над ним думать. И тут я за художественный образ. Мне интересно его искать. И матрешка — одна из таких попыток.

— Вы уже работаете над следующей картиной?

— Сейчас у меня в планах два фильма. Уже шестой сценарий пишется для картины «Вгиковцы», которая расскажет об институте, где я учился, об операторском факультете. Только время другое — 1941 год, осень. Когда ВГИК эвакуировался в Алма-Ату, немцы стояли под Москвой. И группа молодых операторов-дипломников, пятикурсников, не имея диплома и формально не имея возможности поехать на фронт, добилась того, что их отправили туда в качестве фронтовых кинооператоров.

Всего за войну на фронтах работало 258 кинооператоров. Все, что мы видим, что мы знаем о войне, снято этими людьми.

Четверть из них погибли, многие были ранены. Три года назад в Таллине умер Семен Семенович Школьников. На сей день остался один оператор, Борис Александрович Соколов, он живет в Москве. Один! Ему почти 100 лет. Мы сейчас читаем их записки, воспоминания. Читаем приказы. Как сложились судьбы этих людей, как они решали не только военные задачи, но еще и творческие. Как подать материал. Что можно снимать и что нельзя — это внутренний цензор. И внешний цензор — политуправление («зачем вы это снимали?!»).

— А что с вашим приключенческим проектом о водолазах?

— То моя давняя идея, романтическая мечта. И вы хорошо сказали, «приключенческий», это определение из нашей молодости.

Я по первой профессии моряк-радист, дружил с водолазами. А здесь реальная история о том, как в 1923 году создали специальное подразделение ЭПРОН (Экспедиция подводных работ особого назначения), для того чтобы достать со дна Черного моря золото. Предполагалось, что в Русско-турецкую войну британский парусно-винтовой транспорт «Черный принц» вез его в ноябре 1854 года, но шторм разбил корабль о скалы и у Балаклавы он затонул. Но для того, чтобы поднять его с глубины около 100 метров, не было технических средств. Все ходили, всматривались в эту синюю бездну, цокали языками, но достать не могли. Пока за дело не взялась молодая советская власть...

Вот такое кино. Конечно, там тоже будет любовь, будет моя любимая актриса Юлия Пересильд — только обстановка другая. Каждый год нахожу что-то такое в этой эпохе, в отношениях людей.

— Вспомним о вашем операторском периоде. Еще в конце 90-х, на съемках фильма «Ростов-папа», началось ваше сотрудничество с Кириллом Серебренниковым, которое переросло затем в творческий союз («Дневник убийцы», «Изображая жертву»). Восемнадцать лет назад, вместе с Серебренниковым, режиссером Ильей Малкиным, актером и продюсером Алексеем Марченко, вы создали студию ЧБК (Черно-белое кино). Работает ли она сегодня?

— Она существует, хотя такого бума на сериалы, как раньше, нет. К тому же я сейчас сотрудничаю с другой кинокомпанией, Кирилл, по известным причинам, временно пока тоже не может активно работать. Поэтому такой уж бурной жизни на ЧБК пока нет.

— Надеетесь, только пока?

— Я уверен в этом!

— На чем основана ваша уверенность?

— На знании самого Кирилла. На том, что

разберутся, дай Бог. Я все время жду, что вот-вот мы будем общаться, как раньше.

— Вам посчастливилось сотрудничать и с такой уникальной личностью, как режиссер и художник Рустам Хамдамов?

— Знакомство и совместная работа с Хамдамовым — как подарок Господа, относиться по-другому к этому нельзя.

Я рад, что возник этот наш творческий союз. Возник он отчасти потому, что в Москве мы жили рядом и были знакомы чисто визуально. Потом Хамдамов увидел, что я хожу с камерой. Однажды ему надо было сделать досъёмку, он обратился ко мне, а дальше пошло — поехало... И с тех пор я, вместе с другими операторами, работаю на фильмах Хамдамова. Рустам снимает очень тщательно, долго, с паузами, и оператор не всегда под рукой, он может уйти на другие проекты. Поэтому у Хамдамова несколько операторов, в составе операторских групп я работал на трех его картинах — «Вокальные параллели», «Бриллианты» и самой новой, «Мешок без дна».

— Так сложилось, что этот талантливейший человек с 1967 года и по сей день снял лишь пять фильмов, а у его первых режиссерских проектов весьма трагическая судьба. Либо утерян негатив, либо пленка была смыта, либо картина так и не вышла на экраны…

— Но таких художников, как Рустам, уже не осталось. Это другая школа и другого калибра человек. Очень оберегающий свое авторское видение,

он не допускает к себе то, чего он не хочет видеть, не хочет слушать, не хочет знать. Он фильтрует мир, между ним и миром такая мембрана. Очень правильная.

Потому что на нас влияет много наносного, и мы не можем противостоять этому давлению наносного на нас. А Рустам говорит, что лев состоит из хорошо переваренной ягнятины. Т.е. мы состоим из того, что мы потребляем. И здесь нужно действовать очень избирательно. Он слушает определенную музыку, читает определенную литературу, не смотрит все фильмы, а смотрит хорошие, классические.

Попасть в поле этого человека и хотя бы иногда находиться в этом поле — это как очищение для души. Я рад, что могу ему позвонить, что мы можем встретиться, попить чаю, о чем-то поговорить. Что я могу посоветоваться и получить неравнодушный ответ человека, который знает меня не первый год. И просто чудо, что такое знакомство произошло в моей жизни.

— Но говорят, что работать с ним очень тяжело — это так?

— Очень легко! Чем талантливей режиссер, тем легче, тем увлекательнее с ним работать. Рустам все делает сам. Он и художник-живописец, и художник-кинорежиссер, он сам делает каждый кадр: только фиксируй, только не надо портить! Вот это счастье и радость. Он сам делает костюмы, а также штрихи к гриму, те, которые делают образ уникальным. Он создает декорации. Он видит форму. И это авторское чувство у него уникальное, потрясающее, а каждый кадр — произведение искусства. Надо только почувствовать эту красоту и не разрушать слишком активно.

— Хамдамов еще не приступил к новому фильму?

— Проектов у него, конечно, много, но это немолодой человек, ему необходим отдых после тяжелого пятилетнего заплыва на фильме «Мешок без дна».

— В этом году отмечается 100-летие Александра Исаевича Солженицына. А одно из особенно ярких событий вашей операторской карьеры — несколько лет съемок Солженицына и его семьи?

— Да, было дело. И на днях в Москве прошла премьера документального фильма режиссера Олеси Фокиной, «Век Солженицына». В его основу легла хроника семейной жизни Солженицыных, свидетелями которой нам посчастливилось быть, когда они вернулись в Россию. Это уникальный материал. Рано или поздно, начнется работа над игровым фильмом о писателе, — а мы зафиксировали его быт. Интересно какое-то его... авторское отношение ко всему, что окружает. Интересно наблюдать, как он пишет, — все проговаривает, ведет диалог со своими героями. Пишет стоя. На столе лежат карандаши разного цвета…

Все очень пластично, это такая магия. И

по снятым кадрам можно понять, что это за человек, чем он жил, чем руководствовался.

Это потрясающе трудолюбивый человек какого-то феноменального ума. Чтобы написать «Красное колесо» и свести воедино все эти разрозненные клочки, письма, воспоминания, книги, нужен целый научно-исследовательский институт. Такой массив материала у него хранился. Его надо было расположить хронологически, облечь в художественную форму и, не нарушая исторической правды, выйти в какое-то эмоциональное поле. Все это делает Александр Исаевич, которому около 80 лет, с утра до вечера, на ваших глазах…

Нам с Олесей Фокиной довелось стать свидетелем этого. Олеся меня пригласила, спасибо ей. И я снимал с первого дня Солженицына в Москве, с его первого шага в новом доме. И этот кадр в фильме тоже есть.

— Как строился график этих съемок, как все происходило?

— Мы вели себя тактично, понимая, что для семьи это и желанные и сложные минуты, часы и дни. Все надо обустроить по-новому, многое пришлось перевезти из Америки сюда.

Возвращение на родину после такого длительного перерыва —знаковое событие, а тут не просто какой-то человек взял и переехал, а Солженицын. Ему необходимо мгновенно включиться в эту жизнь, необходимо ее понять. И помните, ведь

он не прилетел в Москву на самолете, а проехал через всю Россию на поезде, везде встречался с людьми.

Это путешествие снимали другие, есть хороший документальный фильм, а мы встречали его уже в Москве.

Он активно включился в работу. А когда в семье происходило что-то интересное и наше присутствие было уместно в жизни этих людей, нам разрешали поснимать. Что-то они предлагали, что-то предлагали им мы. Это так и называется — хроника семьи.

— Наталья Дмитриевна, конечно, стала его «счастливым билетом»…

— Это еще слабо сказано. Там образец отношений как мужа и жены и как творческих людей. И какого-то потрясающего социального устоя. Существует, например, Фонд Солженицына. Мы снимали в этом фонде, и я знаю, как это происходило. Александр Исаевич ни копейки не брал от изданий «Архипелага ГУЛАГ», все направлялось в фонд, который поддерживал прошедших лагеря людей. Они получали деньги, какую-то помощь в виде подарков, были организованы какие-то вечера… Это огромный кусок общественной деятельности Солженицына, люди не были брошены. Причем,

отсидев в лагерях, многие все равно оставались твердыми ленинцами!

То есть идеологически они не были такими уж соратниками Солженицына, тем не менее, он им помогал…

Таких бы нам двадцать семей в России — и жизнь была бы другой!

— Почему, на ваш взгляд, в адрес Солженицына столько критики в последнее время?

— Чем больше действие, тем больше противодействие. Это физика, 5-й класс, по-моему. Человек такого масштаба, естественно, будет раздражать. А во многом тут и зависть людей, которые не столь талантливы, как Александр Исаевич Солженицын. Отчасти — несовпадение взглядов, потому что у каждого есть свой ракурс и

посмотреть на проблему глазами Солженицына способен не каждый. Мы смотрим чуточку ниже.

Огромен объем информации, которую он не вычитал где-то, а которая прошла сквозь его руки, сквозь его тело… У нас нет этого опыта. А у «критиков» не хватает ума это понять. У них свой, маленький опыт, и с Солженицыным они не совпадают.

Репрессии затронули, наверное, каждую семью, просто кто-то сидел, а кто-то охранял. И, наверное, мы находимся в поле несовпадения наших мыслей, в поле невосприятия какой-то частью общества.

Я на эти «критики» не обращаю внимания. Считаю Солженицына гением и очень люблю его читать.

— Не возникала у вас ли мысль снять фильм по какому-нибудь из его произведений?

— Нет. Мы разнокалиберные люди, масштаб его личности для меня пока недосягаем.

Экранизация и даже картина «по мотивам» произведения должны соответствовать автору последнего. Я осознаю, что у меня нет необходимого человеческого и творческого опыта.

Поэтому буду расти, чтобы поднимать в себе какую-то планку. Да и нет во мне такой дерзости, чтобы замахнуться, к примеру, на «Войну и мир». Вот приключенческий «ЭПРОН» — да, по Сеньке шапка. Есть масса произведений, за которые я бы не взялся. Наверное, «Евгения Онегина» я бы поставить не смог. «Тараса Бульбу» — могу, вот это я понимаю.