События

Владимир Легойда в эфире радио Baltkom рассказал о феномене Петра Мамонова и парадоксе Константина Богомолова

– В этом году вы успели записать телевизионную программу «Парсуна Петра Мамонова». Эта программа сегодня бьет все рекорды просмотров. В чем, на ваш взгляд, был феномен этого человека?

Владимир Легойда – главный редактор журнала «Фома», ведущий программы «Парсуна» на телеканале «Спас», профессор кафедры международной журналистики и кафедры мировой литературы и культуры МГИМО, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата, и.о. руководителя пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси Кирилла.

– Петр Николаевич, Царствие ему Небесное, был, конечно, совершенно уникальным человеком. Я не был с ним до этого знаком лично, мы нигде не пересекались, поэтому программа была нашим знакомством. Мне было очень приятно, что он откликнулся сразу, что он пришел на программу. У него, видимо, было какое-то предчувствие – он перед своим уходом дал несколько больших интервью. Это не только «Парсуна» была, было интервью и на Первом канале, и у Ксении Собчак. И было видно, что он себя отдает. Это человек ни на кого непохожий, не подстраивающийся ни под какие внешние обстоятельства. С максимальной свободой от внешних условностей. При этом человек со сложнейшей внутренней жизнью духовной. Сложнейшей в том смысле, что он годы пребывал в борьбе. Это не потому, что он особо сложный или особо плохой. А потому что он этим занимался. Если, как говорится в переводах Шекспира, глаза повернуть зрачками в душу, то в любой душе такое увидишь!.. И дальше с этим надо что-то делать. Вот Петр Николаевич, он с этим что-то делал. И это сразу чувствовалось. Знаете, у меня уже больше ста программ записано, и человека сразу всегда видно – он может закрываться, открываться, может честно отвечать или нечестно, ему cамому может казаться, что он честно отвечает, но его сразу видно. Мамонов, конечно, был человеком, лишенным лукавства. И реакции у него были такие непосредственные, искренние. Принято говорить, что это редкость, но это действительно редкость, правда же. Сразу вот камеру включили, мы «хоп», и вошли в роль. Вот я галстук надел, и вот я председатель Синодального отдела. У него этого не было совсем.

– Вы правильно говорите, что нельзя догматизировать сферу искусства, но все же — церковь же должна доносить до людей, что постановки Гоголь-центра, к примеру, или Богомолова — это безнравственно. В какой форме это делается? И главное — прислушиваются ли к этому в обществе?

– Я здесь свою личную точку зрения с вашего позволения выскажу, я вообще считаю, что по большому счету искусство бывает хорошим и плохим. И все. Все остальное – темы, о чем, чего и как – это все вторично. Когда говорят, что вот это такая ужасная постановка, там много жестокостей и прочего… А у Шекспира нет жестокостей? А у Достоевского нет каких-то ужасной бездны человеческих грехопадений? Вопрос – для чего это делается и к чему это ведет. Вот я вспомнил Данте, который говорил, что задача художника – человека из ада в рай привести. В «Божественной комедии», одном из величайших произведений, когда-либо написанных человеком. Поэтому по большому счету есть такой высший критерий. Такой гамбургский счет художественный. Но таких произведений, конечно, мало. И, как мне представляется, у Церкви нет такой задачи – выступать нравственным цензором любого художественного произведения. Я сформулировал такой тезис –

Церковь меняет людей, а люди меняют мир.

По большому счету, основная точка приложения церковного взаимодействия с человеком – это общение с человеком, если он верующий, общение с его душой. Пасторское общение. И тогда уже человек верующий, если он, допустим, писатель, он будет исходить из своих представлений. Естественно, любой писатель исходит из той системы координат, которые у него есть. Поэтому задача Церкви может быть в первую очередь не созданное произведение оценить, а работать с душой человека, а потом он уже не создаст чего-то такого, что нас будет вгонять в краску или заставлять выходить из зала во время спектакля и прочее.

Но вместе с тем есть какие-то вещи, которые людей задевают и оскорбляют. По разным причинам. Один наш замечательный критик Лев Михайлович Карахан сказал, что в искусстве нет запретных тем, потому что настоящее искусство – это всегда чувство меры. Но, понимаете, у нас, у разных людей разное чувство меры. Вот был такой замечательный режиссер Балабанов. Но я не могу смотреть его фильм «Груз 200». Чувство меры Балабанова и мое – оно разное. Я не могу сказать, что меня там что-то оскорбляет или возмущает, но я не могу это смотреть просто как зритель. А есть люди, которые из-за того, что они не могут смотреть, будут возмущаться. И в этом смысле, в зависимости от конкретной ситуации, особенно если это, допустим, пьеса или фильм о каком-то историческом персонаже, важном или дорогом для людей, или когда мы касаемся классики, – как в одном фильме сказано «Поставили Пушкина вместе с Дантесом»… Вот когда ставят Пушкина вместе с Дантесом, можно, наверное, как-то в приемлемой форме сказать о том, что это не самый хороший способ.