События

Российский режиссер, сценарист, академик Европейской киноакадемии Николай Лебедев стал гостем онлайн-встречи на радио Baltkom. Тема встречи: «История в кино. Кино в истории».

Личная история

– Николай, ваши слова: «Выбрать проект – означает полюбить». Вы выбрали проект о Нюрнбергском процессе, тема очень сложная. Почему вы за нее взялись? Вы изучали документы или базировались на книгах?

– Конечно же, я изучал документы и прочел достаточное количество книг на эту тему, воспоминаний. Сценарий основывается на книге Алексея Звягинцева «На веки вечные». Но помимо этой книги большим подспорьем стали документальные издания, в том числе и самого Звягинцева, и тех людей, которые были на процессе, Бориса Полевого и других. Поскольку это факты, факты и еще раз факты.

Сразу после «Экипажа», когда я искал материал для новой картины, «Нюрнберг» возник среди прочих тем, и я понял, что он, как пепел Клааса, все время стучится в сердце. Вроде как уже занялся другим проектом, а эта тема не дает покоя. И не с точки зрения политической, а с человеческой прежде всего.

Уж больно жесткое было время. И очень похожее, как мне кажется, на наше нынешнее. Но слава Богу, нет войны, и надеюсь, что это как раз мы обойдем. Человечество было в стадии «после катастрофы». Когда людям очень трудно понять, куда двигаться дальше. Все, что можно, сломалось, а самое главное, были уничтожены и разрушены человеческие ценности, мораль, нравственность. Вот это состояние человека – после катастрофы. Как выживать, как двигаться дальше, как не сломаться самому – вот это меня, как оказалось, очень волнует. И об этом история.

– Несколько лет назад вы сказали, что фильм «Звезда» – это реквием по вашей семье. А лежит ли какая-то ваша личная семейная история в основе фильма «Нюрнберг»?

– Да. На самом деле мы всегда рассказываем одни и те же истории, потому что они составляют нашу суть. И «Нюрнберг» – это посвящение моим родителям, главные герои носят их имена. И в основе фильма лежит история, произошедшая с моим отцом, у которого война разрушила все. Он был ребенком тогда, и он всю жизнь искал могилы своих близких и своего брата, в частности, 19-летнего, который погиб под Веной. Ну, в общем, эта история и является такой завязкой действия в фильме.

После Черчилля

– Вы объединяете на съемочной площадке актеров разных стран в этом масштабном международном проекте. Как они находят общий язык и как вы добиваетесь, чтобы они задышали единым духом вашего кино?

– Они находят общий язык замечательно! Это, по-моему, придумки людей, которые нас стремятся разъединить, и таковых много – мол, какие мы разные, как плохо слышим друг друга, не понимаем друг друга. Какая ерунда! Я уже 20 лет работаю с оператором Иреком Хартовичем, он снимает все мои картины. Поляк, который с начала 80-х живет и работает в Голливуде. Он польской школы и ментальности, американской выучки. И мы замечательно находим общий язык всегда!

Я много работал по всему миру – во Франции, Германии, Чехии, Швеции, Великобритании, Штатах. И мне кажется, что люди, когда хотят найти общий язык, всегда его находят. И эта картина меня еще раз утвердила в этом мнении. У нас снимаются актеры из Германии, Чехии, Великобритании, Дании, США и, конечно же, из России. И съемочная группа разношерстная, из разных стран – и российская, и чешская, и часть специалистов из Словакии. И все находят общий язык, нет никаких противоречий. Наоборот, общее дело, во-первых, соединяет, а во-вторых, мы смотрим, в общем, одинаково на жизнь. Все хотят, чтобы все было хорошо и чтобы эта история не повторилась.

– В проекте «Нюрнберг» у вас на съемочной площадке впервые встретились вместе Евгений Миронов и Сергей Безруков, воспитанники Школы-студии МХАТ и одного мастера – Олега Павловича Табакова…

– Это было неожиданно, я не знал, что они никогда раньше вместе не снимались, в театре-то они играли и продолжают играть вместе, и даже одни и те же роли.

– Евгений Миронов у вас в фильме играет главу группы разведчиков, и его персонаж говорит, что «этот процесс мы делаем не только ради жертв, но и ради будущего, ради детей, чтобы потом не пришлось доказывать, что на нас напали, а не мы напали». Ведь такая версия гитлеровцев была – дескать, они просто «упреждали удар».

– Это очень больная тема, потому что пересмотр истории и зачеркивание того, то было, к несчастью, и это доказано самой историей, ведет к повторению в той или иной форме этих ошибок, а в данном случае – этих кошмаров. Я надеюсь, что картина обретет своего зрителя и, самое главное, что мы сможем рассказать о том, что происходило. Разумеется, не обо всем, потому что сам процесс длился целый год и поднималось множество тем и проблем самых разных, но в целом расставить те акценты, которые существовали тогда.

Я это знаю по материалам, по документам и на самом деле это все знают, кто хочет знать. Не те, кто роется в грязном белье, а те, кто смотрит на происходившее в объеме. Мне кажется, мы сумеем расставить эти акценты. Надеюсь, мы будем услышаны. А где и как это будет показано – отдельный разговор и зависит не только от дистрибьюторов, но и от политических каких-то вещей.

– Главная идея картины гуманитарная в первую очередь?

– Когда я занялся этим проектом и стал думать, что же меня прежде всего волнует в истории Нюрнберга, я понял, и меня это поразило сегодня, я еще раз увидел, насколько же после катастрофы человечество хотело объединиться, насколько люди понимали, что именно разъединение ведет к повторению катастрофы, как это и было после Первой мировой войны.

И несмотря на все сложности, которые проходили на фоне Нюрнбергского процесса в политике, на самом процессе, и была ведь надежда, что из-за Фултонской речи Черчилля все не развалится и все доведут до конца и расставят точки над «i». Да и сам Черчилль, который произнес эту знаменитую Фултонскую речь, которая фактически начала холодную войну, был не таким простым и однозначным человеком.

Он прилетал в Советский Союз, и не раз, встречался со Сталиным и в Москве, и в Ялте, и в Тегеране, потом в Потсдаме. Они понимали, насколько важно уметь общаться, даже если взгляды не сходятся. Ибо, как говорит русская пословица, «худой мир лучше доброй ссоры». И мне очень важен этот урок Нюрнбергского процесса – люди разных наций объединялись, понимая, что только объединение защитит от тех кошмаров, которые случились в начале и середине прошлого века. Вот эта мысль лежит в основе картины.

Гений и злодейство – совместны?

– Сергей Безруков играет главного обвинителя на Нюрнбергском процессе от СССР и в интервью признается, что на съемках его душили слезы, дрожал голос… А лично для вас какие моменты, связанные с сюжетом, стали личным потрясением?

– Не могу назвать отдельные факты. Дело в том, что я все-таки человек достаточно продвинутый, не могу сказать, что очень подробно знающий историю Второй мировой войны, но все-таки понимающий, что творилось. Ведь сам Нюрнбергский процесс открыл глаза многим. Я с детства книги о Нюрнбергском процессе читал, видел эти фотографии… Но когда это все собирается вместе, никак не могу понять, как это могло произойти? И смотрю на лица людей, которые стояли у руля гитлеровской Германии, слушаю Геринга, который на самом деле обладал невероятной харизмой, три минуты послушаешь и прямо заслушиваешься, это при том, что я немецкого не знаю.

Я не понимаю, как люди, обладавшие умом, интеллектом, стержнем, могли пойти по этому пути. И вот это меня поражает больше всего. И на самом деле именно это – одна из самых важных тем картины. Это не были просто однозначные чудовища, как раньше на карикатурах рисовали – жирная свинья Геринг. Ну, свинья… И когда ты понимаешь, что это умный человек, интеллектуальный, харизматичный… Как такой человек, которому Бог послал, в общем, и мозги, и эмоции, и чувства… как он мог? Вот это я понять не могу, и это меня по-прежнему потрясает. И я думаю, что очень важно понимать, что гений и злодейство – вещи совместимые. И Кейтель на процессе прилюдно называл Гитлера гением. Я понимаю, что он имел в виду. Поднять страну Гете и Шиллера на такое… Ну, это надо быть большим гением. Страшным гением. Это очень серьезная тема для разговора.

Герои и фестивали

– Своим фильмом «Легенда № 17» вы вернули стране героя во всем блеске. Кто, по вашему мнению, продолжил эту эстафету в кино?

– Это не было целью… Вопрос в другом – у нас одно время была очень страшная для меня тенденция, когда героями становились антигерои и они воспевались, авторы их любили – не осмысляли, а именно любили и превозносили, искренне это делали. Но результаты, на мой взгляд, были губительны для поколений. Я не считаю бандитов, киллеров и убийц героями. И мне казалось, и кажется по сей день, что герои – люди порядочные, с чувством собственного достоинства. Поэтому мне про таких и хочется рассказывать – про Харламова, про Гущина из «Экипажа» и его отца или про тех же героев «Звезды». Слава Богу, такие персонажи сейчас появляются на экране, и важно, что происходит какая-то переоценка на уровне массового, общественного сознания.

Тяжело происходит, потому что 90-е годы сильно нас поломали и расставили совершенно другие приоритеты. Когда произносится эта замечательная фраза, причем походя, – «Ничего личного – просто бизнес», – мне кажется, это большая ошибка. И я очень благодарен, допустим, Копполе за картину «Крестный отец», которую многие понимают неправильно, по-моему, и считают – ой, какие они хорошие. Нет! Коппола показывает, что это все очень страшно и что в конце концов это приводит к полному краху и семьи, и личности, к полному разрушению. Вот это важно – правильно организовывать систему координат.

– Почему фильмы о том, что в России было красивого и хорошего, часто в прессе называют патриотической пропагандой, а фильмы, которые вскрывают язвы и неприглядности, от которых страшно и грустно, номинируются фестивалями? Что сегодня хочет видеть зритель – доброе и вечное или темное и обличающее?

– Фестивали играют в свои игры, мне они, в общем, довольно понятны. Раньше фестивали показывали спектр жанров. На Венецианском кинофестивале, который тогда назывался киновыставкой, как известно, одну из премий получили «Веселые ребята» Александрова и позже на 10 лет картина «Весна», вернее, Любовь Орлова получила приз за лучшую женскую роль, вместе с Ингрид Бергман получала.

Сейчас невозможно представить, чтобы кинокомедия типа «Весны» оказалась на фестивале. На самом деле фестивали – это коммерческие мероприятия, задача которых – раскручивать те фильмы, на которые зритель не пошел бы сам. И это, мне кажется, не очень правильная тенденция, надо все-таки объемнее на это смотреть.

Если картина хорошая, то что же плохого, если она патриотическая. Не вижу ничего хорошего в депрессивных картинах. У меня достаточно в жизни проблем, и у каждого зрителя так. Как говорил один из персонажей Хичкока: «Мир – это свинарник». Но знаете, наслаждаться этим не слишком большое достоинство. Для меня важны картины, которые даже в самых темных временах видят надежду, выход. Потому что в этом и есть путь человечества – что бы ни происходило в жизни каждого человека, в самые темные времена мы ищем надежду и за счет этого выживаем, и что-то хорошее приходит. «Список Шиндлера» – тяжелейшая картина, но она несет свет и надежду. Поэтому для меня это искусство.

Учиться читать и слушать

– Как вы восприняли полет первого киноэкипажа для съемок фильма в космосе? Надо ли летать в космос для того, чтобы снимать достоверное кино о космосе?

– Думаю, что это большое космическое приключение, но оно, скорее, такого оттенка пиара. Ребята, Клим и Юля, молодцы, сделали потрясающее дело, но кино они будут снимать на земле. Ну, это невозможно – снимать кино в космосе с ресурсом из двух человек, нужны все-таки приспособления, много чего нужно, недаром же снимают кино большие группы, много специалистов. Я думаю, что все равно картина будет снята на земле, павильоны построятся. Можно, конечно, снимать в шахте, но очень неудобно. Не в смысле комфорта, а в смысле, что результат хуже. Совершенно не обязательно идти на войну, чтобы снять фильм о войне. Ну разве что это документальное кино.

– Вы говорите, что режиссер должен учиться всю жизнь. Чему учитесь сейчас?

– Учусь заново читать, потому что одно время был так занят и настолько замусорено было сознание, что разучился читать. К сожалению, читал много плохого, неудачных сценариев, и это оттолкнуло меня от литературы, а когда-то читал запоем… И я понимал, как этого мне не хватало. Сейчас насколько бы ни был уставшим, все равно возвращаюсь домой и беру книгу.

Еще учусь тому, чтобы не разучиться учиться. Я преподаю, но при этом сам, когда есть возможность, хожу на лекции коллег. Не могу сказать, что узнаю что-то очень важное или кардинально новое, но всегда вновь услышанное позволяет мне по-новому оценить уже то, что знал. И по-новому затем это использовать в профессии.

Учусь у Александра Митты тому, чтобы не терять интерес к жизни. Учился и продолжаю учиться у Владимира Меньшова, он все время читал новые книги. Подарил мне встречу с книгой Моэма «Подводя итоги». Я знаю Моэма, люблю его, но не читал конкретно это произведение, а тут увидел Меньшова на площадке, и он говорит: «Ну, ты представляешь, ему исполнилось 60 лет, он подвел итоги, а потом прожил еще 30». И я схватил эту книгу и открыл для себя столько интересного и важного! Сейчас пытаюсь уговорить своих студентов и слушателей все-таки читать, в том числе и Моэма, и Толстого, и Чехова, и Золя и многих других.

Наталья Лебедева