События

Или история поездки с одного полуострова на другой с размышлениями, заблуждениями и нравоучениями

Разумеется, было очень заманчиво вновь оказаться на Камчатке: там прошла моя юность, там я безнаказанно шээмжэшничал: в Школе Молодого Журналиста сочинял первые заметки для газеты «Камчатский комсомолец». Там, познав славу, – о даа, оглушительную славу, – научился проверять информацию, которую собрался обнародовать. На всю журналистскую тусовку Камчатки тогда, в 80-м, было всего два обладателя комплектов профессиональной фотооптики Nikon: Игорь Вайнштейн и Леонид Баташев, а ещё у кого-то был Pentax. Логотипы их камер мелькали во время трансляций мировых хоккейных чемпионатов. На съёмки мэтра с Nikon’ом возили на персональном вертолёте, а для репортажей о сельдевой путине подавали в порт личный траулер, и капитан уточнял у мэтра, каким именно бортом швартоваться к плавбазе – так оно звучало в пересказе мэтра. Когда мэтр принимался обсуждать особенности своих объективов – мы слушали, затаив дыхание. До чего же хотелось с таким же небрежным видом произнести фразу типа «цепляю фишай никкор и захватываю поднятый трал целиком, от стрелы до палубы, а стекающая вода играет в контровом солнце…». Это были откровения высших сфер.

Так вот, все смотрели чемпионаты с никонами на бортиках, и все видели никон у Вайнштейна, а ещё на бортиках было загадочное слово Metaxa, очень похожее на Pentax, но никто не видел и не обсуждал достоинства камер модели «метакса». Минута славы, – настоящей оглушительной славы – пришла ко мне, когда, улучив паузу в откровениях мэтров, я небрежно, но отчётливо заявил, что, мол, знакомый капитан привёз из Японии шыкааарную камеру Metaxa c воооот такенным объективом, которым можно снимать что угодно, и он даже давал мне эту камеру поснимать. Лишь мудрый Вайнштейн, который уже тогда собирал свою знаменитую коллекцию коньяков, – понял, в чём дело, и самое обидное, что все остальные живо заинтересовались вооот такенной камерой Metaxa – все, кроме ехидного Вайнштейна. В камчатской журналистской тусовке меня сразу прозвали Метакса, но ненадолго, на пару недель. Из «Камчатского комсомольца» я ушёл служить в газету Камчатского пограничного округа «Пограничник Северо-Востока» – потом моему примеру последовали многие, хоть и не на срочную службу, а вольнонаёмными перьями и объективами, и даже великий и ужасный Вайнштейн подался в пограничники, но то было потом. А теперь личный вертолёт или целый пограничный сторожевой корабль на съёмку стали подавать мне – и я великодушно выделял «комсомольцам» снимки с жирными штемпелями военной цензуры.

«С лейкой и блокнотом», но без пулемёта, корреспондентом «Пограничника» мне повезло проехать по всей границе – от Курил через всю Камчатку до Чукотки и архипелага Святого Диомида, где за островом Ратманова проложена граница с Америкой и проходит Линия смены дат. На острове Ратманова, покрытой мхом скале в Беринговом проливе, стоит гибрид пограничного столба и дорожного указателя со стрелками «Москва – 6480 км», «П.Камчатский – 2124 км», «Северный Полюс – 2890 км», «Аляска США – 4 км 160 м». Была ещё одна стрелка – с расстоянием до чешской погранзаставы Троймези, самой западной точки стран Варшавского договора, но сейчас её политкорректно отломали. Отличников боевой и политической подготовки погранзаставы Ратманова я фотографировал на фоне этого столба по стойке «смирно» с «калашами» на груди. А потом в Петропавловске – за две с лишним тысячи километров от чукотско-аляскинского экстрима – на хоздворе погранотряда мы с группой товарищей изготовили фанерную копию ратмановского столба и по выходным вытаскивали её в лес на ближайший холм, и все участники заговора фотографировались на «дембельские альбомы». Один особо одарённый креативный товарищ, штабной писарь, послал фотку корешам, расписал тяготы и лишения службы на советско-американской границе, и добавил, что по ночам всей заставой ходят в самоволку в ближайший посёлок на Аляске – пьют виски в местном баре, мутят с эскимосскими барышнями и удирают от шерифа по льду Берингова пролива. Слухи о похождениях дошли до матери героя, и она отправилась в военкомат – просить за непутёвого сына, чтобы не наказывали слишком строго, если шериф таки догонит, ведь его, сорванца этакого, завсегда ловили.

Вместе с Героем Советского Союза космонавтом Геннадием Стрекаловым, накануне его второго полёта, за который он получил вторую Звезду Героя – мы прогуливались по кальдере Узона – долине с разноцветными клокочущими термальными котлами: древним остаткам взорвавшегося вулкана, древним, но не остывшим. По официальной, но очень секретной версии, которую шёпотом пересказывал всем особист, космонавты исследовали на Камчатке термальные источники на предмет послеполётной реабилитации. Ага. Инженер-механик Стрекалов – и медицинские исследования. Особист разломал перед тем наш замечательный макет ратмановского столба, лично выдрал из дембельских альбомов героические фотки и особо жестоко отодрал мозги всем фальсификаторам географии и любителям аляскинского виски, – посмеиваясь, отобрал у меня и негативы нашего со Стрекаловым вертолётного турне над Ключевской сопкой, по Долине Гейзеров и кальдере Узона.

– А то вы мне завтра макет героя-космонавта изобразите и мамкам напишете, что в космос тренируетесь….

Тридцать лет назад к очередному советскому юбилею, или пленуму родной партии, уж не упомнишь, политотдел округа затеял роскошную PR-акцию. Спецназ погранвойск, замаскированный под спортроту, должен был впервые десантироваться на парашютах с вертолёта на кратер Авачинского вулкана. На этот раз личный вертолёт мне отчего-то не подали – вместе с группой обеспечения пришлось подниматься на Авачу пешком. К подножью, на седловину между Авачинским и Корякским вулканами, группу доставили гусеничным вездеходом. Голенища кирзовых сапог плотно перетянули, чтобы не набивался вулканический шлак. Внизу стоял сырой туман, или низко лежало облако, но наверху, на кратере, метеорологи обещали – будет «ясно». Группа наземного обеспечения – старший офицер, наблюдатели, врач, связист, и я, фотокор – бодро принялась месить сыпучий шлак на крутом склоне, поднимаясь самым кратким, но самым неудобным маршрутом. На кратере, и правда, было ясно, но ещё на подходе к нему налетел порывистый ураганный ветер. В промежутках между порывами вертолёт со спецназом дважды взлетал из Халактырской авиабазы. Десантирование в тот день отменили – была опасность промахнуться на «тупых» армейских парашютах мимо узкой кромки кратера. В его мрачный провал, заполненный ядовитыми испарениями фумарол, мы едва бросили взгляд, напряжённо всматриваясь в сторону Халактырки – вдруг вертолёт? Вдруг рискнут?

Нет, не рискнули. Спускались с ощущением ускользнувшей победы. А кратер… а что кратер… Ветер. Репортаж не получился. Позади остался вулкан с недоумённым видом; «эй… а чё приходили-то? и правда с этой предъюбилейной суетой? да?»…

Потом меня откомандировали в другую в/ч, и там была уже другая история, а десантирование провели к другому славному юбилею.

Через десять лет после описанного события, в 1991 году, кратер Авачи заполнился лавой при извержении. Лава поднималась из бездны, как вскипающий кофе в джезве, слегка перелилась через край, но основная масса бурлящего расплавленного камня остановилась у кромки и остыла, чёрной пробкой закупорив вулкан. При следующем извержении забитый конус разнесёт в клочья.

Теперь-то вы понимаете, что мне срочно надо было на вулкан, пока он ещё на месте, цел и невредим, а на его кратере осталась какая-то недоговорённость, какая-то недопонятость. Мне вдруг срочно понадобилось на Камчатку, ведь жизнь там беззаботна и весела, по делам там летают на вертолётах, всевозможные авантюры затеваются легко и проходят почти безнаказанно, всё ещё впереди, и весь мир у твоих ног, а потому в «боинг» я садился как в машину времени, собираясь навестить свою безбашенную юность.

 

Беспосадочный перелёт из Москвы в Петропавловск-Камчатский занимает от 8 до 9 часов – как повезёт с ветром. В двадцать первом веке мы тоже зависим от направления ветра, как пакетботы командора Витуса Беринга в веке семнадцатом, правда, тогда ценой вопроса была жизнь, а сейчас сумма девальвировалась до одного часа.

Боинги у Аэрофлота бэушные, с потрескавшейся кожей на креслах. При цене билета вдвое выше, чем до Нью-Йорка, можно было бы к интерьерам отнестись позаботливее, а вот напоминать, что подушки, размером с булавочные, и пледы, едва ли не марлевые, являются собственностью компании – не столь назойливо. Зато стюардессы в новенькой алой форме милы и заботливы, и даже к концу изматывающего перелёта улыбаются свежо и приветливо, а боинг, хоть и бэушный, но вылетел без задержек и по маршруту прошёл уверенно, пренебрегая турбулентностью, как асфальтовый каток окурками.

Значительную часть пассажиров составляли французы, итальянцы, швейцарцы и прочие интуристы, множество москвичей, которые, впрочем, за пределами МКАДа и выглядят, и ведут себя как интуристы. В конце августа – начале сентября на Камчатке «высокий сезон». В долинах тает снег, красная рыба из океана поднимается по рекам на нерест, поспевают экзотические ягоды, медведи позируют перед фотокамерами и разрешена охота – самое время для богатых бездельников туристов.

После взлёта из Шереметьева самые опытные путешественники профессионально заснули, оптимисты принялись смотреть кино, а зануды уставились в анимированную схемку полёта на мониторе: под кромкой Северного Ледовитого океана, через Заполярье и Чукотку. Через пару часов хныканье какого-то ребёнка перешло в истошный вопль. Пассажиры вначале понимающе переглядывались, ожидая, когда же у младенца, легко заглушающего турбины Боинга, надорвутся связки и иссякнут силы. Но непостижимым образом каждая свежая порция рёва оказывалась громче и визгливее предыдущих. Ещё через час встревоженные родители других младенцев, безмятежно спящих под пледами, сменили тактику обеспокоенно-укоризненных взоров в сторону источника воя – на походы к безмятежной мамаше с предложениями соски/бутылочки/антиукачивательных таблеток/удушить воющего демона подушкой. Мамаша рекордсмена, посрамившего Боинг, ненадолго вышла из ступора и оглушительные вопли разнообразились аккомпанементом:

– Ш-ш-ш… Э-э-э!... Ш-ш-ш… Э-э-э!... – отчего вся композиция стала ещё невыносимее.

Ещё через полчаса у пассажиров соседних кресел лопнули барабанные перепонки и взорвались брови. Но лишь когда у випов из бизнес-класса стали дребезжать фарфоровые коронки, а пилоты перестали слышать в наушниках Хьюстон воркутинских диспетчеров – по проходам забегали озабоченные стюардессы, потом прошла мамаша, ш-ш-шипя, э-э-экая и потряхивая орущий куль из пледа. Визг, рёв и верещание ещё какое-то время сотрясали непоколебимый корпус Боинга, пронзающего арктическую ледяную тьму, а потом вдруг стихли. Возможно, в стюардессы Аэрофлота подалась чемпионка мира по укачиванию младенцев. А может, эта модель Боинга оборудована звуконепроницаемой капсулой для неугомонных детей. Или катапультой.

Дальше всё развлечение составляли редкие объявления командира корабля: «пролетаем Воркуту» … «…Магадан… температура за бортом минус шестьде…» Лететь в лютый мороз на восток далеко за Колыму – уже само по себе аттракцион для советского менталитета, особенно для любителей так называемого шансона. Шансонутые по-зэковски сутулились и перемигивались: всё ништяк, братва…

Шумные раскованные европейцы после посадки в Петропавловске не так улыбчивы: притихают, разговаривают вполголоса. Их привычное политкорректное выражение лица на звуке «пфф» тут неподдельно искренне. Дело вряд ли только в усталости и затёкших ногах. Те же москвичи гаалдят с удвоенным напором, протискиваясь поближе к трапу. Девятичасовой перелёт на скорости под 900 км/ч с финальными разворотами над вулканическими кратерами и эффектным заходом на посадку со стороны Авачинской бухты, тускло отливающей внизу расплавленным свинцом – превосходная демонстрация размеров России.

Российская привычка измерять площадь своих регионов европейскими странами невольно вспоминается во время захода на посадку в камчатском аэропорту Елизово с интуристами на борту. Некоторые швейцарские кантоны, немецкие земли или британские графства можно облететь по периметру в таком же развороте, как над Авачей. А вся Камчатка больше, чем 3-4 крупные влиятельные европейские страны, вместе взятые. Или, скажем, десять Бельгий. Столь воодушевительные для патриотизма метафоры неизбежно тянут за собой мысль о благотворности государствообразующей политики российских императоров – вплоть до последнего из них, Иосифа Сталина I. Огромность просторов России подводит к пониманию невозможности их достойного обустройства при нашей жизни. Да, никак невозможно покрыть асфальтом дороги такой протяжённости, и чтобы вдоль дорог стояли уютные городки с черепичными крышами, дымками от каминов и шпилями колоколен – особенно, когда и самих-то дорог ещё нет.

 

С патриотизмом на Камчатке всё в порядке. Как раз настолько в порядке, насколько это компенсирует немыслимую удаленность Камчатки от дома, чудовищную стоимость авиабилета до Москвы – в разы дороже, чем от Москвы до Берлина, Лондона, и даже до Нью-Йорка. Домом там называют уголок страны, откуда приехали на Камчатку. За исключением аборигенов – можно по пальцам пересчитать других коренных жителей, родившихся на полуострове и проживших там всю жизнь. Всю остальную Россию здесь принято называть «материк». Так и говорят «летим в отпуск домой на материк». Раньше материк был больше. Сейчас, если дом не в России, просто добавляют: «летим на материк, в Белоруссию», или «на материк, в Донецк». Донецких заметно даже на Камчатке, но там у их наглого нахрапа другая цветовая база – там они поголовно большевики единороссы и верные сталинцы путинцы.

Камчатский патриотизм – очень специфическое чувство. Удивительно, но он чем-то похож на крымский патриотизм. На Камчатке тоже считается хорошим тоном скептически относиться ко всему, что навязывает «материк».

– А что не так делает материк? Не заставляет же дублировать кино ительменским языком. Или переводить имена, фамилии и наименования улиц на корякский.

– Нууу… вот пытались запретить праворульные машины. А на чём же ездить? На «ладах»?

–Так то было чуть не десять лет назад. И не запретили же.

– Вот тебе свежий пример московского идиотизма – перевод стрелок. Из-за девятичасовой разницы во времени рабочий день чиновников не совпадал. Ну вот не жилось им там в Нерезиновке, икра на хлеб не мазалась при мысли, что в Петропавловске-Камчатском полночь! Украли у нас кусок светового дня, то есть, попросту украли Солнце! И вообще… что они там в Москве понимают в нашей жизни…

Чиновничеству, и правда, было крайне неудобно получать из Москвы ценные указания по телефону – приходилось задерживаться на работе. В столице 9.00: рабочий день начинался – на Камчатке уже 18.00 – он как раз заканчивался. Чиновничество подсуетилось: и вот уже Президент Медведев озвучил идею, и вот уже часовые пояса переименованы в часовые зоны – зоны это вообще очень по-российски – и вот уже разница во времени с Москвой всего восемь часов. И вся эта движуха затеяна, чтобы полдюжины камчатских начальников не задерживались лишний час на работе, а московское руководство могло связываться с ними не по личному мобильнику, а как положено – чтобы соединяла секретарша. Солнце в дождливом и туманном Петропавловске в цене. Против сокращения часовых поясов жители Камчатки писали петиции и выходили на митинги с ехидными лозунгами. Желание покомандовать хотя бы часовыми стрелками, раз не удаётся командовать солнцем, – видимо, некая межгосударственная чиновничье-депутатская инфекционно-неврологическая патология – вслед за Россией со стрелками покуражились и в Киеве. А транспорт на Камчатке, действительно, весь праворульный. За исключением, разве, пары полицейских «волг» и «уазов-патриотов», – дотащить их сюда через пол-Земли было едва ли не дороже, чем склепать на конвейерах, да сильно пожилых тихоходных корейских автобусов, которые выпускают на маршрут, даже не отмыв иероглифы конечных остановок. Учебные автомобили автошкол – тоже праворульные. И правильно. Учиться надо на том, на чём будешь ездить. Мне, «материковому» водителю, было забавно сидеть на шоферском месте без руля, а ещё забавнее, когда местный водитель, на скорости «поджав» идущий впереди миксер-бетономешалку, перед рывком на обгон просит:

– Глянь, там на встречке чисто?

Мясо на Камчатке всё мороженое в брикетах. Окорочка бразильские, баранина австралийская, тушёнка китайская. Местная охлаждённая свинина стоит ненамного дешевле красной икры. Овощи и фрукты – из ящиков с иероглифами. Арбуз стоит 50 рэ за кило и нередко продаётся половинками, затянутыми в плёнку.

Газ на Камчатке отродясь не добывали, но недавно настала пора распечатать разведанные ещё 40 лет назад месторождения. Скоро здесь начнётся интенсивная добыча, массово откроются вакансии бурильщиков-вахтовиков, строителей газопроводов. Местные гордятся богатством края, но понимают, что по-настоящему на этом заработают пара-тройка олигархов, акционеры завода по сжижению газа и газового терминала в порту, ещё не построенных, но очевидно необходимых для экспорта, дюжина топ-менеджеров и столько же чиновников.

Какое всё это имеет отношение к патриотизму? А откуда же он берётся, патриотизм, как не из ощущения собственной уместности на собственной земле? Мы живём, под собою не чуя страны – эта формула актуальна и в Крыму, и на Камчатке, потому что жизнь и там и здесь состоит из поиска точек соприкосновения повседневной действительности с новостийными выпусками гостелерадиокомпаний.

Тема пролитой крови – мощный безотказный источник патриотических чувств. Громогласный бесцеремонный энергичный Саша Петров, редактор-составитель-всего-на-свете, блоггер, интеллектуал, авантюрист и романтичный циник (или циничный романтик – другие разновидности просто не приживаются в окрестностях Авачи) – один из прорабов модернизированной модели камчатского патриотизма. Едва мы познакомились, он заманил меня на презентацию своего сборника «Ворота в океан» – газетные корреспонденции и архивные материалы времён войны с Японией в августе 1945 года. Все знают, как советские войска после победы над Германией громили в Манчжурии Квантунскую армию Японии, но это было на материке, а вот как Курильские острова стали советскими – про то даже в современных российских учебниках истории скромно не сказано. Летом 45-го Петропавловск из глубокого тыла вдруг стал передовой, здесь наспех собрали десант и 18 августа стремительно бросили на занятые японцами Курилы. В прошлом году, под юбилей, дата начала Курильской десантной операции объявлена государственным региональным праздником.

Приурочен сборник, разумеется, не к круглой 66-летней дате. В рамках проекта «Историческая память» партия «Единая Россия» организовала историко-географическую камчатско-курильскую экспедицию, посвящённую 300-летию присоединения Курил к России, которая прошла по архипелагу, устанавливая на всех островах православные поклонные кресты и собирая артефакты войны. Камчатское руководство не скрывает амбициозных планов: добиться присвоения Петропавловску-Камчатскому звания города воинской славы. И ведь добьётся.

На недоступных островах история лежит под тонким слоем грунта и травы, почти не разграбленная «чёрными» копателями. Разве что дембеля с курильских погранзастав увозили домой гильзы с японскими иероглифами. Для демонстрации открытий, сделанных экспедицией, сохранения памяти о десантной операции – в Камчатском «Доме Дружбы» выделили зал под постоянную экспозицию трофеев и документов. Сняли с лекций студентов-историков из университета имени Витуса Беринга и строгие педагогические дамы разогревали аудиторию перед прибытием випов. Випы говорили о том, что Курилы для историков – непаханая целина открытий, неисследованная страница войны и необъятные возможности для исторической карьеры. По глазам студентов «безработной специальности» было видно: они честно пытаются понять, как прокормить семью исследованиями заброшенных укрепрайонов на необитаемых островах.

Камчатское правительство настойчиво и изобретательно воспитывает у молодёжи чувство патриотизма. Для этого находятся силы и средства, а главное, политическая воля, впрочем, этот эвфемизм, скорее, из крымской внутриполитической действительности. Раз в году правительство Камчатского края устраивает массовое многотысячное восхождение на Авачинский вулкан. Здесь придумали «ноу-хау» – «социальные туры». Студенты и школьники бесплатно выходят на катере в круизы по Авачинской бухте, избранные счастливчики летают на экскурсии в Долину Гейзеров, куда не попасть иначе, чем вертолётом – тысяча долларов с человека за трёхчасовую прогулку. Подозреваю, участие в «социальных турах» для турфирм как-то связано с получением лицензий, следовательно, потом «социальные» расходы войдут в ту самую тысячу долларов, которую заплатит московский, калифорнийский, парижский или гамбургский турист. От них не убудет. Камчатский министр спорта и туризма Виктор Кравченко умело создаёт информационные поводы, а руководитель пресс-службы губернатора Светлана Погожева мастерски пиарит родной край, от местных до всероссийских телеканалов и печатных изданий, помогая заезжим журналистам то оказаться в Долине Гейзеров вместе с толпой студентов, то попасть на извержение вулкана Горелый, то посмотреть, как оплодотворяют красную икру и выводят мальков кеты на рыбоводном заводе, то почувствовать себя покорителем мира, оглядывая окрестности с вершины Авачи. Я бы предложил камчатскому правительству провести мастер-класс по воспитанию регионального патриотизма для крымских коллег, которые хорошо поставленными голосами так убедительно рассказывали нам о доступности пляжей для народа и были посрамлены босоногими пляжными рэкетирами, или прочими вымогателями, собирающими средства на ремонт многочисленных крымских «провалов».

На презентации в «Доме Дружбы», выждав, пока депутаты и другие официальные лица произнесут проникновенные и правильные слова, Саша Петров выступил с пламенной патриотической неполиткорректной и исключительно недружелюбной речью, суть которой свелась к тезисам:

– Япония нам не друг и не союзник, это наш вечный враг и конкурент, и пусть японцы навеки запомнят кровавый урок, который преподан на Курилах! Мы отобьём охоту даже заикаться о передаче островов – не только у японцев, но и собственных предателей-сепаратистов – ведь за эти острова пролито столько русской крови!

«А уж сколько крови пролито за Крым…» – как было не появиться этой мысли, как было не увязнуть в исторических и геополитических резонах, если бы не ещё один отныне неотъемлемый элемент новой истории и новой геополитики.

Рядом с Сашей Петровым сладко улыбался китайский предприниматель Ли Бинь, и не просто такой себе предприниматель, а спонсор экспедиции «Единой России». Для китайского уха один из самых любимых звуков – рассказ о том, как японским агрессорам что-то отбили и преподали кровавый урок.

– Нихао, – приветствую Ли Биня, и интересуюсь: чем лично для него значима история десанта.

– Это наша совместная история, – на хорошем русском языке отвечает господин Ли, – экспедиция обнаружила на Курилах гильзы, маркированные китайскими иероглифами. Возможно, японские агрессоры использовали захваченные в континентальном Китае патроны... Этот вопрос ещё надо исследовать. Мы должны помнить уроки истории и укреплять нашу дружбу и сотрудничество.

Похоже, исследователь Ли Бинь прибыл на Камчатку всерьёз и надолго. На следующий день по камчатскому телевидению прошёл сюжет о выставке китайского художника Ван Ченьчжуна в краевом художественном музее. Своими учителями китайский мастер считает русских передвижников, и приехал писать российские пейзажи. После картин с вулканами и медведями камчатский телеэфир заполнила сладкая улыбка спонсора выставки Ли Биня. Китайцев на Камчатке становится всё больше. Мой старинный друг Сергей Загорский, который обещал приютить меня во время командировки, втридорога загнал свою убитую «полторушку» на Проспекте Рыбаков важной китайской бизнес-леди, «смотрящей» с соседнего рынка. Занимая новоприобретение, она тут же прошлась по соседям – не продаются ли квартиры поблизости. Уже сейчас в Петроправловске-Камчатском метут улицы, строят дома, кладут асфальт и потрошат рыбу на рыбозаводах в основном гастарбайтеры с Кавказа или из Азии. Газеты полны объявлений о вакансиях: в строительстве, транспорте, в добыче и переработке рыбы, в сфере обслуживания. А завтра развитие богатейшего региона потребует нарастающих объёмов рабочей силы вместе с инвестициями, и угадайте с одного раза, где поблизости от Камчатки много денег и избыток рабочей силы, и откуда всему этому проще и быстрее прийти.

Я же говорил, что с патриотизмом на Камчатке всё в порядке. В составе правительства Камчатского края есть специальный министр по делам казачества и ещё бы ему не быть, если Камчатку с соседними островами и проливами открывали и осваивали казаки Дежнев, Атласов, Анциферов. Впрочем, не все на Камчатке согласятся с тем, что Камчатку открывали казаки, или что её вообще стоило открывать. Коренной народ, ительмены, тысячелетиями мирно жили на берегах Авачинской бухты. На севере били моржа или пасли оленей коряки, чукчи, эскимосы, эвены. Никто из них не ходил войной на Москву, камчатские аборигены не угоняли рабов из приграничных русских княжеств или казачьих куреней и не продавали их на невольничьих рынках в Бахчисарае в Киото, или, скажем, в Стамбуле на Хоккайдо. И вот появляется из-за моря казачья дружина, и атаман заявляет: собирайте-ка, ребята, дань, потому как будете отныне подданными русского царя. Откуда было знать наивным аборигенам, что исторический выбор у них невелик – тогдашнюю мировую валюту, соболей с песцами, пришлось бы отстёгивать не русскому царю, так японскому императору, или попозже – американскому президенту. Это сейчас, глядя на уровень жизни айнов в Японии или иннуитов на Аляске, интеллектуалы из числа аборигенов Камчатки, убедившись, что гость приехал не просто с материка, а из-за границы, могут осторожно пожаловаться на национальную политику Российской империи, хоть при императорах, хоть при генсеках, хоть при президентах. Пожаловавшись, аборигенный интеллектуал перейдёт к позитивной части российского подданства. Покажет газету «Абориген Камчатки» и пригласит на национальные праздники «Алхалалалай» и «Хололо». Научит произносить на своём языке «здравствуйте», «спасибо», «как дела», «пойдём охотиться на медведя» – и деликатно улыбнётся твоим попыткам сломать язык и оттопырить гортань. А если тебе совершенно случайно, во время прогулки в центре Петропавловска, попадётся молодежный национальный ансамбль «Коритэв», то юные аборигены охотно споют и спляшут, просто приветствуя праздного гостя. «Коритэв» – это КОРяки, ИТельмены, ЭВены. Песни у них необыкновенно чувственные, с первобытными страстями и энергией, а танцы исполнены звериной природной грации. Юноши по-медвежьи косолапят и топают, рокоча бубнами, а девчонки неподражаемо эротичны, струясь, как охотящийся соболь, или всплёскивая руками, как чайки крыльями – их пластику не скрадывают даже мешковатые меховые кухлянки, оставляя досужему зрителю простор для фантазий;-)

А вот песни русских интеллектуалов, вместе с трогательной любовью и восхищением Камчаткой – это песни завоевателей, покорителей, конкистадоров. По всем туристическим автобусам, катерам, вахтовкам и стоянкам крутят диск студии «Дар», сборник авторских песен. Там некий автор в стиле героического эпоса речитативом повествует о «косоглазом камчатском идоле», который «провалился и курит трубку». Пусть аборигены, убеждённые дальнобойностью казачьих пушек, и приняли христианство, пусть фигурки верховного языческого божества, вороноклювого Кутха, уже не святыня, а сувенир, но разрез глаз – он не изменился.

 

Вот если бы именно так решился вопрос и случилось этакое, что не снилось в самых волшебных снах организаторам процесса над Юлией Тимошенко! Записав в блокнот словосочетание «Батькивщина» на Камчатке», я на секунду представил митинг аборигенов на майдане во Львове на площади в Эссо – и Вону в белоснежной расшитой бисером кухлянке из горностая, пламенно провозглашающую «Зараз корякська мова стала «модною», запам'ятаєте це слово… I ми не дамо навіть поставити це питання – про другу державну мову в Корякії, до тих пір, поки я перебуваю при владі…»

Но не с вашим бело-голубым счастьем. Аборигены разочарованно расходятся с майдана. «Батькивщина» на Камчатке – это газета украинского землячества, единственная на бескрайних просторах от Урала до Тихого океана, как утверждают её издатели. Редактор «Батькивщины», Станислав Малый, большой добродушный и лукавый камчатский старожил, ветеран камчатской журналистики, по совместительству редактор газеты «Рыбак Камчатки». В начале разговора с гостем с исторической родины он острожничает, сводя все цели и задачи землячества к «посидеть вместе, попеть наши песни».

– Многие в Крыму считают, что Россия недостаточно внимания уделяет русскому зарубежью. Под «вниманием» подразумевается халява с финансированием культурных центров и русскоязычных организаций, а также политическое давление на украинскую власть. Вы на Камчатке ощущаете какое-то внимание Украины?

– Та какое там внимание. Слышал, председателю землячества присылают какие-то директивы. А больше ничего.

– Украинские книги, прессу – присылают?

– Нет. Библиотеку мы собрали сами, кто что смог, библиотека у нас весьма достойная – несколько тысяч томов. Правда, большинство изданий старые. Классика. Современной украинской литературы – не хватает.

– Как финансируется газета «Батькивщина»?

– Сами и финансируем. Кто сколько сможет. Есть кошты – выходим. То же самое с мероприятиями. Вот недавно проводили этот… как его…

– В августе? День Независимости Украины?

– Ну да! Помогают предприниматели. Есть такие что с украинскими корнями. Золотодобытчики, несколько «рыбок» (рыбодобывающие и перерабатывающие компании – прим.авт).

– Правительство помогает? Федеральное или местное?

– Да. Выделили нам комнату в Доме Дружбы. Типа офис. Всё как положено – с правлением, с планом мероприятий. А как же без бюрократии! Там, в Доме Дружбы, кроме нас, ещё землячества есть. Нам, конечно, далеко до кавказцев. От молодцы!

– А чего вам не хватает для такой же работы?

– Денег. Ну конечно, денег. А если совсем размечтаться – вот бы ещё выделили нам место для строительства Украинского Дома. Мы бы там и библиотеку, и зал для мероприятий устроили…

– Сможете заполнить Дом? Сколько человек, по вашим оценкам, объединяет землячество?

– Около двадцати трёх тысяч. По всей Камчатке. В основном, разумеется, это южный регион – Петропавловск, Елизово… Дальше, на север, – и народу меньше, и добраться оттуда тяжелее. Стараемся собирать земляков по праздникам. Есть, если можно так выразиться, ядро, такой костяк активистов. Сообщаем им о мероприятии, они дальше обзванивают всех знакомых. Есть и обратная связь, есть авторский коллектив у газеты. Правда, за некоторыми приходится побегать: «ты ж напиши» – «да, напишу» – и так месяцами...

– Какой средний возраст ваших активистов?

– Мы, первое поколение, кто переехал сюда с материка, ещё помним, откуда приехали, помним язык, песни, традиции. Следующее поколение, дети – ещё так-сяк интересуется, тянется, пытается не забыть. А вот третье поколение, внуки – всё. Как отрезало. Никакого интереса.

– Ассимилировались.

– Да. И боюсь, безвозвратно. Но ассимиляция – не совсем то слово. Америка, Япония, Китай – интересуют их уже больше, чем Россия, чем Камчатка, и куда больше, чем родина, Украина. Австралия, Канада – ближе, чем Украина. Изучают английский, японский, китайский – но не украинский. Туда тянутся, за моря-океаны.

– Не пытаетесь как-то влиять? Хотя, честно, не представляю себе, какие аргументы можно противопоставить перспективам карьеры в сфере бизнес-контактов Камчатки со странами-соседями.

– Вот для того мы и работаем в землячестве. Пытаемся влиять. Песни попеть и горилку попить можно и без землячества, и без газеты. Есть украинский класс для детей – воскресная школа. Преподаём язык, литературу. Работаем. Живём.

Станислав Малый – отважный человек и настоящий бескомпромиссный журналист. Недавно он стал лауреатом экологического конкурса за цикл публикаций: расследовал и обнародовал факты катастрофического вреда от прокладки газопроводов через уникальные заповедные места. Случись среди наших свыдомых патрыотов, что так любят истерить по языковому вопросу или обвинять Россию в культурной экспансии, хоть один порядочный дальновидный и нежадный человек – то провёл бы, что ли, конкурс «Український формат» на Камчатке, а Малый опять стал бы лауреатом и съездил на Украину, и заехал бы ко мне в Крым.

 

Крымская война 1854 года – ещё одно обстоятельство, общее для наших полуостровов и наших островных менталитетов. Крымскую войну справедливей называть Крымско-Камчатской обороной, ведь англо-французские эскадры осаждали не только Севастополь, но и Петропавловск. Именно на Камчатке была одержана единственная в Крымской войне победа: 67 орудий в шести береговых батареях, всего 900 воинов петропавловского гарнизона, усиленного 18 волонтёрами-ополченцами, охотниками-камчадалами да мальчишками-кантонистами, что подносили порох – противостояли до зубов вооружённой эскадре союзников: 5 парусников и пароход, 212 корабельных орудий, 2250 матросов и морских пехотинцев. Если вспомнить, что одним из предлогов Крымской войны был Крым, вместе с Молдавией и Валахией отобранный незадолго до того у Турции – то Камчатка сражалась за Крым и победила.

С перешейка Никольской сопки смотрят на бухту пушки воссозданной «батареи смерти» лейтенанта князя Максутова. Я не открою в своих записках ничего нового, но героизм русских воинов заслуживает и поклонения, и повторения рассказов о нём, особенно в нынешние времена негероических и постыдных событий. Петропавловск защищался так зубасто, что сбил спесь с английского адмирала Прайса, героя сражений у Ла-Рошели, на Миссисипи и Потомаке. Доблестная грамотно организованная губернатором Василием Завойко оборона Петропавловска, который адмирал Прайс собирался взять с первого залпа, повергла его в глубокое уныние. Не в силах вынести даже самой мысли о поражении в маленьком неизвестном порту, о позоре, что будет сопровождать его всю жизнь, Дэвид Пауэлл Прайс, контр-адмирал, эсквайр, человек чести – застрелился на собственном фрегате.

Газета «The Times» в 1854 году, вместе с сообщениями из Крыма о холере в британских частях, о героической сестре милосердия Флоренс Найтингейл, вслед за национальной трагедией Британии – гибелью бригады лёгкой кавалерии на реке Альма, напечатала письмо участника камчатских событий: «Русские, которые были наверху,[на Никольской сопке – прим. Г.П.] стреляли с наивозможной быстротой. Я не знаю, как уцелел, поскольку пули свистели вокруг со всех сторон, и несколько человек рядом были ими ужалены. Когда я добрался до вершины, там была круча, похожая на обрыв к берегу, где остались наши лодки. Русские скрывались в чаще совсем рядом, и так избивали людей, что мы были вынуждены отступать вниз по крутому холму, и это было самым ужасным, поскольку холм состоял из сыпучей земли и камней, которые катились на нас, пока мы спускались, и очень многих поранили, я думал, мне уже не суждено добраться до низу. С «Президента» было убито 10 матросов и 1 офицер, капитан морской пехоты, кроме того, 42 раненых; а поскольку потери других кораблей примерно соответствовали, то дело оказалось пагубным. Рассудив, что городок для нас чересчур силен, чтобы еще раз атаковать его, мы покинули Петропавловск 6 сентября…».

Петропавловск пережил и эйфорию победы, когда посрамлённый враг отступил, и трагикомедию, когда нападающие захватили гружённый кирпичом бот, и судьбу оставленной неприятелю Москвы – когда объединённая эскадра, уже из 12 кораблей с пятью тысячами матросов и солдат вернулась по весне за реваншем и уничтожила опустевший город пушечным огнём.

Среди камчатских артиллеристов не случилось литературно одарённого поручика, а может, «Петропавловские рассказы» и были написаны, да сгинули среди бинтов и корпии в тыловом госпитале, или пошли зимой на растопку в голодном и холодном сожжённом городе.

 

Петропавловск-Камчатский – ужасен. Это скопление хрущёб, за которыми не особо прячутся деревянные бараки. Новые времена понаставили на эту ветошь множество сияющих тонированными фасадами заплат: офисные и торговые центры, элитные апартаменты. Ещё недавно торцевые стены панелек пытались защищать от пронизывающего ветра жестяными листами, но вскоре поняли, что жизнь в ржавом городе с ржавеющим в бухте флотом не оставляет шансов сохранить психическое здоровье граждан. Вместо ржавеющей жести стали применять алюминиевый профиль. Некоторые хрущёвки капитально реконструируют: утепляют и повышают сейсмоустойчивость – чтобы не развалились при землетрясениях. Дома заливают целиком в железобетонную броню, схватывают мощными «быками» – рёбрами жёсткости, а сверху зашивают весёленьким пластиком. Строится социальное жильё: малоимущие граждане – что получают зарплату в конвертах и не платят налогов – имеют реальный шанс бесплатно получить квартиру, потом продать её китайцам и обзавестись капиталом для переезда «на материк».

Петропавловск-Камчатский – прекрасен. Он раскинулся на несколько десятков километров вдоль потрясающе красивой Авачинской бухты под склонами трёх вулканов: Корякского, Авачинского и Козельского. Дома вскарабкались вверх по лобастым сопкам, разбежались веером по долинам, а волны и вулканические кручи – здесь просто вид из окна, изрядно надоевшая часть городского интерьера.

Все достопримечательности Петропавловска-Камчатского – созданы природой или наследие прошлого, в двадцатом и двадцать первом веке здесь, в городе, не построено ничего, куда можно водить экскурсии и чем стоит гордиться потомкам.

 

Это здесь по европам на огромных полированных внедорожниках типа «лэндкрузер» ездят исключительно для демонстрации статуса, или отсутствия стыда и совести, или умения безнаказанно грабить ближних, но чаще – для всего этого сразу. На Камчатке на «лэндкрузерах» или «паджерах» ездят на работу, на охоту или на рыбалку, или на пикник просто потому, что ни на чём другом не проехать. Почти все автосалоны торгуют праворульными бэушными «японками». Это относительно дёшево и безотносительно сердито. В условиях, когда зима тянется девять месяцев в году, дороги завалены сугробами или схвачены коркой льда, внедорожник – это правильный и зачастую единственный выбор. Вывесок «Джип-лифтинг» в Петропавловске едва ли не столько же, сколько у нас «Шиномонтаж». И без того немалый клиренс «проходимцев» задирают ещё выше, чтобы машины не ложились на брюхо на лесных дорогах, где глубокие колеи набиты военными «Уралами» или «ГАЗ-66», чтобы форсировать реки вброд по самые фары. Какой-нибудь «лэндкрузер» с огромной лебёдкой на переднем бампере, с багажником на крыше, экипированный полутораметровым реечным домкратом, лопатой, топором – на наших широтах смотрелся бы нелепо, как альпинистские ботинки с «кошками» в променаде на ялтинской набережной, а вот на петропавловских улицах смотрится действительно круто. Ещё круче – это когда на каменистом серпантине, взбирающемся на предгорья Вилючинского, или на лавовом плато по дороге к Горелому и Мутновскому вулканам – джипы устраивают гонки. Победитель, как и такие же «шумахеры» у нас – получит лишь моральное удовлетворение, но, в отличие дешёвых понтовщиков на дорогих машинах, что «летают» и по нашим дорогам – камчатский адреналинщик рискует выворотить подвеску в полутора сотнях километров от дома посреди леса с неприветливыми медведями.

 

– Смотри, наша смерть идёт. В плаще с капюшоном.

– Не-а, расслабься. То рыбья смерть. Видишь, с удочкой. Наша – с ножом и лукошком.

Так вот, я вам расскажу, как выглядит рыбья смерть на Камчатке.

Саша Петров поутру заехал за мной на «лэндкрузере» и повёз «на забой кеты»: на ручей Парамон, где в дощатые садки загнали рыбу кету, идущую вверх по течению на нерест. Почти вся эта рыба когда-то вылупилась из искусственно оплодотворённых икринок на местном рыбоводном заводе и была выпущена в ручей юными мальками, потом скатилась по течению в большую реку Авача, из неё в Авачинскую бухту, а потом в Тихий океан. Homing, «чувство дома», через 3-4 года проснулось где-то в океанских просторах и неудержимо потянуло взрослую кету обратно в родной ручей Парамон. Кета возвращается к местам своего рождения отметать и оплодотворить икру и погибнуть, отдав все силы многокилометровому подъёму по отмелям, перекатам, порогам и водопадам, вновь скатываясь вниз по течению – пищей для других рыб, птиц, лис, песцов, росомах и медведей.

Так было в природе до появления браконьеров, которые просто перегораживают устья рек сетями и вылавливают всю нерестовую рыбу. Ещё несколько лет – и Камчатка осталась бы без красной рыбы. Совсем. Навсегда. Государство вмешалось в этот процесс. Государство, которое совсем и навсегда потеряло сначала Аляску, потом Крым, решило не терять совсем и навсегда красную рыбу. В течение 90-х годов, рассказывает Саша Петров, на Камчатке были введены в действие пять лососёвых рыбоводных заводов – Паратунский, Вилюйский, Малкинский, «Кеткино» и «Озерки» предприятия «Севвострыбвод». На Паратунском заводе, во владения которого мы приехали, разводят мальков кеты.

– Раньше эта рыба называлась «хайко», – просвещает Саша Петров, – от старожилов и сейчас можно услышать такое название. Потом его вытеснило привычное нам «кета». Может, потому что «хайко» как-то слишком по-японски…

Рыбу на подходе к нерестовым участкам загоняют в садки – оттуда достают за хвост и убивают ударом колотушки по голове. Самок укладывают в потрошильный станок – полагаю, у этого приспособления есть и научное название – но сути оно не меняет: рыбе вспарывают брюшко и выгребают икру по лотку в стерильный контейнер. Самцов «доят», выпуская молоки тугой струёй в ведёрко, накрытое марлей.

Над Парамоном шелестит осенний дождь, плещет хвостами кета в садке, пытаясь найти выход, устремиться к верховьям и по могучему вечному зову инстинкта исполнить великое предназначение. Сочно тюкает колотушка, подготовленные тушки шлёпаются на мокрые скользкие доски. Великое таинство зачатия происходит в контейнере, похожем на обычный тазик: просто голыми руками смешивают икру с молоками, а потом, после нескольких несложных процедур – отправляют икру в инкубатор. Там вылупятся мальки, подрастут, окрепнут, а потом их отвезут в верховья реки и выпустят на волю. Молодые лососи спустятся по течению в океан – и цикл повторится. Кстати, этим и отличается камчатский лосось от норвежского – камчадал растёт на воле и питается в естественной природной среде, а норвежец – в закрытых фьордах, напичканный искусственными гранулами с антибиотиками, стимуляторами роста, красителями и прочей гадостью.

– По неофициальной статистике, из 10 выловленных на Камчатке лососей – 9 ловят нелегально, – продолжает просветительскую деятельность рыжебородый, как викинг, Саша Петров, – браконьеры за 2-3 года могут оставить край без рыбы. Поэтому была принята государственная программа рыборазведения на Камчатке. На 2011 год план закладки в инкубаторы составляет 80 миллионов икринок...

– Я правильно понял, что государство спонсирует браконьеров? – уточняю на всякий случай, – и они в следующем году поймают 9 из 10 выведенных по госпрограмме рыб?

Саша Петров, усмехнувшись моей дремучести, уточняет – кроме кеты, на Камчатке водится ещё немало лососевых пород: кижуч, нерка, чавыча, горбуша, сима… Наконец, это своеобразное решение социальных проблем. Во многих отдалённых посёлках нет никакой другой работы, кроме как отправиться с сетью на промысел…

А я упорствую в своих заблуждениях. Вряд ли нетрезвый хмурый дядька с удочкой, стоя на мосту через реку Авача, вытянет девять рыб из десяти. Даже с сетью на лодке-дюральке – не выловит. А вдруг выловит – то не законсервирует столько икры, не вывезет на материк и не продаст на чёрном рынке. Трезвые дядьки, которым под силу поймать девять рыб из десяти – не стоят на мосту и не прячутся от рыбнадзора в мокрых кустах. Эти ребята ездят по Петропавловску на сияющих по-европейски леворульных «лэндроверах» или «эксплорерах», или даже «эскаладах», демонстрируя презрение к праворульным дешёвкам «лэндкрузерам». В браконьерских бригадах у них ставят сети и фасуют икру по пластиковым контейнерам гастарбайтеры, которых при случае сдают бдительной полиции, перед тем вызвав московскую съёмочную группу и разыграв великолепную подставу с как бы рискованными съёмками скрытой камерой браконьерского промысла.

Камчатка – это не Приморье, не Хабаровский край, где тайга расчерчена леспромхозовскими дорогами, награбленные ресурсы можно вывозить эшелонами, и почти все ценные промысловые участки были относительно доступны рядовым бандитам, которые шумно и кроваво делили угодья. На Камчатке всего полторы дороги, в транспортном смысле Камчатка – это остров, здешние «трассы» не ведут на материк. Въехать-выехать можно только самолётом, рыболовный флот не в счёт. Камчатка ещё не так давно была государством в государстве: у каждого въезжающего суровые пограничники в аэропорту сначала, как визу, проверяли пропуск в закрытую зону, и сличали паспорт с ушатанным помятым лицом гражданина.

До большинства камчатских нерестовых рек можно добраться лишь на вертолёте. Вот и зададимся простым вопросом – у кого были вертолёты, вместе с автоматическим оружием, вместе с возложенной обязанностью охранять природные ресурсы в местах, где на сотни километров недоступного берега не то что браконьеров, рыбинспекции или милиции – десятки лет вообще не наблюдалось никаких посторонних? У кого была развитая сеть баз, наблюдательных пунктов и складов вдоль всего побережья, по совместительству погранзастав и погранкомендатур? Вся оперативная информация о ситуации на границе, вместе с подробными списками всех въехавших-выехавших в закрытую погранзону Камчатка? У кого было много свободного от охраны госграницы времени – шпионы и диверсанты выбирали другие пути подрыва великой державы, капризно отказываясь простужаться в ледяной воде и разбивать головы о скалы в океанском прибое? Ну разумеется, вертолёты были у геологов и вулканологов, вместе с карабинами – отстреливаться от медведей. Вертолёты были даже у киномехаников – развозить в отдалённые стойбища оленеводов новинки советского кино, вместе с хроникой о съездах партии и депутатах-аборигенах. Угадаете с одного раза, сколько киномехаников, выйдя в отставку, стали балыковыми магнатами и икорными олигархами?

И вот сейчас мне рассказывают о злокозненных алчных браконьерах, что выловили девять из десяти камчатских рыб, вывезли с недоступного побережья сотни тонн икры и переправили на материк – не обязательно евразийский, или на острова – точно не Курильские. Мне рассказывают – заботливое государство тут же занялось оплодотворением лососёвых и выведением мальков по последнему слову ихтиологической науки: пять рыбоводных заводов с инкубаторами и мастерами ручной дойки самцов кеты. Признаюсь, я подумал – как выгодно иногда пойти на три буквы, нужно лишь правильно выбрать страну и аббревиатуру.

 

Не верьте альпинистам, когда они говорят, что идут в горы, чтобы преодолеть себя, покорить новые вершины, и прочую чушь. Безжизненные километры скал и ледников, смертельный холод бездонных трещин – аксессуары альтернативных экспериментов по сотворению мира, где человеческое присутствие особенно неуместно, выглядит досадным нонсенсом. В русском языке, кстати, не существует слов для описания гор, даже для определения их размеров. «Огромный» – это какая-нибудь Башня «Федерация» огромная. В горах это размер обломка скалы. «Высокий» – это «боинги» летают высоко. В горах, чтобы самый мелкий камешек лежал высоко – эта высота наполнена кубическими километрами всевозможных базальтов, покрытых тысячелетними льдами. В выражении «покорить гору» применительно к восхождению, на самом деле меньше смысла, чем в словах «погасить солнце». Маленький смертный мягкий человечек карабкается на немыслимую высоту, неподвластную разуму твердыню, с одной-единственной целью – там наверху говорить с Богом. А потом здесь, на равнине, снисходительно и как бы мудро смотреть на нашу суету глазами человека, который может пройти испытания, принести друзей в жертву и быть допущенным в сияющие горние чертоги говорить с Богом.

С вулканами другая история. Самый крупный действующий вулкан Евразии, Ключевская сопка, – действует на Камчатке. По альпинистским меркам, почти 5000 метров – высота не слишком впечатляющая. Самый доступный камчатский вулкан, Авачинский, и вовсе называют «домашним» – он возвышается всего на 2741 метр чуть ли не в пригороде Петропавловска-Камчатского. Вулкан Горелый, непрерывно извергающееся чудовище с 11 кратерами и озерами из серной кислоты, – и вовсе 1829 метров, а в его древнюю кальдеру, остатки взорвавшегося в древности массива – по накатанной дороге можно непочтительно въехать на внедорожнике. Ясным днём с любой возвышенности на Камчатке, оглядевшись, можно увидеть сразу несколько вулканических конусов – на одних будут легкомысленные шляпки облаков, над другими будут стоять столбы пара и газов из фумарол – трещин, через которые выдыхает Земля. На вулкан – на действующий вулкан – стоит идти, чтобы услышать, как дышит Земля, и понять, что Земля живая, и, наконец, вдруг понять, – это не метафора.

В седловину между Корякским и Авачинским вулканами нашу группу привезли перед рассветом на «вахтовке» – грузовике-внедорожнике с оборудованным в пассажирский салон кузовом. В базовом туристическом лагере кормят плотным завтраком, выдают сухой паёк: яблоки, орехи, курагу, шоколадки, – и пару лыжных палок. Небрежно помахивая палками, нестройной колонной устремляемся покорять Авачу. Гид строго осаживает самых прытких:

Его строгость кажется излишней – мы идём едва ли не вприпрыжку среди плотных невысоких кустарников по широкой тропе. За нами розовеет в лучах восходящего солнца громада Корякского вулкана. В группе в основном состоятельные москвичи, кому по карману тысячедолларовый билет на Камчатку и двухсотдолларовая экскурсия на вулкан, и несколько военных и полицейских – в России им оплачивают дорогу в отпуск в любую точку страны. До отметки высоты «1000» поднимаемся налегке, скинув тёплые куртки и повязав свитера рукавами на поясах. На мощных вулканических «рёбрах»-барранкосах растворяются акварельные тени. Тропинка вьётся серпантином по плотно слежавшемуся шлаку. Пышные кустарники остались далеко внизу, в долине – здесь только жёсткий разноцветный мох, изредка попадаются прижатые к земле листики, красноватые или жёлтенькие, как медные монетки, и такие же твёрдые. Впрочем, земли тут нет – серый пористый шлак да чёрный песок, сквозь него проступают шишковатые камни. Постепенно растительность отступает назад и растворяется в беспорядочно скомканных нагромождениях шлака и лавы. Середина подъёма на Авачу – все градации серого, от белёсой пыли на берцах до тёмно-серых лавовых утёсов. Ветер усиливается. Тёплые куртки перебираются из-за лямок рюкзаков на плечи. Рюкзаки с каждым шагом тяжелеют, фотокамера всё сильнее оттягивает шею, раскачиваясь, как язык колокола и бьёт по рёбрам, отдаваясь гулом в ушах. Вулкан явно вознамерился сдуть меня с ладони: ураганный ветер сечёт лицо песчинками – обматываюсь арафаткой и бреду, видя лишь каблуки идущего впереди покорителя. Сдуть меня не так-то просто, я много лет готовился к этому восхождению: пил пиво, сидел ночами в интернете, ел неполезную еду после шести, и теперь полтора, нет, два центнера лишнего веса надёжно удерживают меня на склоне Авачи. Гортань сожжена обжигающими глотками воздуха. На каждом привале жадно пью воду, с благодарностью поглядывая на гида-проводника Стаса – он не позволил выбросить неподъёмную бутылку парой сотен метров ниже:

Сообщение об атомных бабушках, запросто заходящих на Авачу распить сакэ – не то что прибавляет сил, но делает ничтожными собственные мысли «больше не могу». Сил прибавляет большой привал у скал Жандармов. Здесь прячемся от ветра, доедаем сухие пайки. Жандармы открывают потрясающие панорамы на Авачинскую бухту, с поблёскивающими крышами Петропавловска вдоль берега, на изящный контур вулкана Вилючинского в сизой дымке на дальнем берегу бухты и бесформенный извергающийся Горелый с султанчиком дыма и пара. Прямо у нас на глазах бухту затягивает низкими облаками. Там, внизу, «переменная облачность, возможны осадки», а здесь – слепящее солнце, ураганный ветер и скрип вулканического песка на зубах.

Отсюда тропа по хрустящему шлаку выглядит обманчиво лёгкой. Проходит мимо скал Сундуки, исписанных вездесущими вандалами «здесь были…», а потом и вовсе ныряет вниз. Это мы перевалили сомму – остатки древнего вулкана, который тысячи лет назад разорвало катастрофическим извержением, и из его руин стал расти молодой конус. Не заметив, оставили позади отметку 2000 метров. Серые и чёрные шлаковые интерьеры соммы сменяются багровыми потёками лавы молодого конуса Авачи. На изломах шлаковых осыпей проступают жёлтые наслоения серы. Тропа круто устремляется вверх. Вместо плотного надёжного шлака – лавовый панцирь покрыт тонким слоем коварных камешков, они предательски осыпаются под ногами: все по очереди падаем, хоть и передвигаемся уже привычно «на четырёх точках» – нет, ещё не на четвереньках – без лыжных палок сюда не подняться. Ветер нагоняет вначале клочья тумана – они проносятся мимо, как сорванные с прищепок мокрые простыни, огибая конус, – и вскоре вершину накрывает густое облако. Издали такой гладкий, конус Авачи вблизи оказывается разломанным трещинами, завален вылетевшими при извержениях глыбами. Ураганными порывами доносит вулканические коктейли: океанская йодистая сырость, вязкий туман, сероводород из фумарол, песок и льдинки из фирна по вкусу, смешать, но не взбалтывать. Стёкла объективов покрываются капельками измороси.

Перед восхождением на действующий вулкан вредно читать интернет – там было много сообщений: сейсмоактивность Авачи усилилась после японского землетрясения, которое породило цунами и аварию Фукусимы. В апреле число землетрясений в массиве Авачи доходило до 21 в день. Прислонившись к лавовому обломку, пытаюсь ощутить содрогания жерла вулкана, но мешает собственная дрожь в натруженных коленях. По словам ведущего научного сотрудника Института вулканологии и сейсмологии Дальневосточного отделения Академии Наук Алексея Озерова, «рост сейсмической активности в самой постройке исполина свидетельствует либо о разрушении «пробки» из застывшей лавы, либо о рвущейся наружу свежей магме». Напоминание о том, что мы устроили пикник на пути рвущейся наружу свежей магмы – освежает получше байки про атомную бабушку.

Магма, горячая густая кровь Земли, её запах удушливый, тяжёлый, непереносимый, даже остывшая и исцарапанная ветрами, магма внушает первобытный ужас. Разумеется, можно относиться к лавовым полям, как к безжизненным каменистым плоскогорьям. Можно грузить осколки вулканических бомб в самосвалы и вывозить на камнерезные заводы в Петропавловск, чем заняты нелегальные бригады гастарбайтеров на плато между вулканами Вилючинский, Мутновский и Горелый, – живой организм Земли ничем не защищён от человеческого жлобства, как сам человек уязвим прожорливыми бактериями и вирусами. Можно считать остывшую магму обычным камнем, но простая мысль, что этот камень, немыслимым растрескавшимся хаосом закупоривший кратер Авачи, всего несколько лет назад бурлил и пузырился, бил сияющими фонтанами и тёк неудержимой рекой – разворачивает в воображении панорамы сотворения мира. Простое прикосновение к застывшим лавовым рекам и рассыпанным погасшим искрам – дарит ощущение соучастия в мироздании. Там, на материке, мир сотворён миллионы лет назад, состарился, покрылся миллионами тонн окаменевших панцирей мёртвых моллюсков и тонким слоем живучего человеческого жлобства, и приближается к заслуженному концу света, а здесь он ещё создаётся, и у него ещё всё впереди. Глыбы, громоздящиеся в кратере Авачи, – тонкая корка на живом юном теле, оно содрогается и пыхтит, оно готово прийти в движение, с рёвом проломить хрупкую кромку кратера и скатиться в долину. Но до того, как это случится, в долину неспешно спущусь я – и буду смотреть на вас снисходительными и как бы мудрыми глазами человека, который слышал, как дышит юная новорожденная Земля, стоя на скалах, которые моложе моих детей.

Пафос в этих обстоятельствах особо уместен и неизбежен, потому что без такой доли пафоса твоя собственная жизнь – лишь способ существования твоего белкового тела, а путешествие к действующим вулканам – беспонтовая трата денег в некомфортных условиях, в отличие от удалого бизнеса сноровистых гастарбайтеров на Горелом.

 

Дорога на Горелый проложена в долине реки Паратунка. Это край термальных источников: под землёй здесь бурлят кипящие озёра, подогреваемые вулканическим жаром. На источниках построены санатории и пансионаты с непременными бассейнами под открытым небом. Пара часов в горячей термальной воде снимают тяжкую боль в спине и ногах, натруженных подъёмом на Авачу. Всё-таки неспроста тридцать лет назад, накануне эры длительных орбитальных полётов, космонавты приезжали на Камчатку и путешествовали по термальным месторождениям, проверяя на себе их релаксирующий эффект. Не так уж и врал особист про цели визита Г. Стрекалова…

Разбитый тракт, усеянный камнями, не довезёнными до камнерезных промыслов, огибает подножье вулкана Вилючинский и через два перевала серпантинами выходит на огромное лавовое плато. Из тумана проступают опоры ЛЭП – там Мутновская ГеоТЭС, построенная в предгорьях Мутновского вулкана новенькая геотермальная электростанция. Дармовая термальная энергия преисподней обеспечивает почти половину потребностей Камчатки в электричестве. Перегретый пар, вырываясь из скважин, свистит, шипит, завывает, ухает, заволакивая ярко-жёлтые корпуса, создавая аутентичный саундтрек к самым инфернальным шоу. Сквозь режимный объект можно пройти мимо пруда-отстойника – опалово-молочного дымящегося сброса конденсата с выпаренными из вулканического кипятка микроэлементами. За холмом, на крутых берегах ледниковых ручьёв – бьют гейзеры. Это Дачные источники, бюджетная альтернатива всемирно знаменитой Долине Гейзеров в Кроноцком заповеднике. В отличие от хрена, который растёт у вас на даче и служит бюджетной альтернативой мальдивским пальмам, – «дачные» гейзеры самые взаправдашние, и разнятся с кроноцкими разве что размерами. Котлы с чёрно-серой, зеленоватой или оранжево-бурой кипящей глиной булькают, фонтанируют и плюются раскалённой грязью. Чуть дальше, вверх по течению другого ручья, – из нагромождений камней, малиновых, зелёных, фиолетовых и сиреневых от осевших минералов – поднимаются столбы пара. Один из фонтанчиков кипятка тарахтит, как погремушка – где-то по пути на поверхность между глыбами прыгают в потоке мелкие камешки. Всё это окружают идиллические холмы с травой нереально изумрудного цвета. Балансируя на скользких валунах, заворожено разглядываем расточительство природы. Проводники предостерегают беспечных любопытных путешественников:

– Подходить близко к гейзерам, а особенно к кипящим грязевым котлам – опасно. Поскользнётесь, провалитесь и сваритесь заживо.

Это вчера я попробовал пальцем воду в запруде между камнями в ручье: рядом, смешиваясь с талой водой, фыркает, хлюпает и брызгает кипятком гейзер – я сбросил башмаки и благоговейно опустил ноги в пузырящуюся ванну. Тёпленькая пошла слоями – гейзер пульсирует, и моё первобытное спа обжигает ступни то подземным жаром, то ледниковым холодом. А сегодня мы едем к вулкану Горелый. Дорога на Мутновку уходит прямо, а мы сворачиваем направо, устремляясь в древний кратер вулкана. Когда-то в доисторическую эпоху Горелый взорвался, но не потух, не успокоился. Мощный вулканический очаг породил целую цепочку кратеров, отчего этот массив ещё называют Горелый хребет. В самом активном кратере Горелого возникло озеро из смеси кислот, над озером в крутой стенке образовался вулканический прорыв, – бокка, – который почти непрерывно извергается. Эта картина выглядит апокалиптически даже на видео, но сегодня нам её не увидеть. Густой туман. Поэтому едем смотреть «пещеры» вулкана Горелый. На самом деле это гигантские пузыри кипящей магмы, которые прорвались на поверхность, лопнули и окаменели. Разлившаяся магма застывала толстой коркой, огромным лавовым полем, а снизу подпирало чудовищное давление свежих потоков расплавленного камня и раскалённых газов, настолько мощное, что приподнимало и проламывало базальтовую корку – лопнув, пузырь застывал, оплавленный изнутри и покрытый хаосом растрескавшегося чёрного камня снаружи. Самый большой пузырь так и не прорвался на поверхность – набух куполом, вздыбил и развалил гигантские чёрные глыбы, образовав Лабиринт. Среди бесчисленных разломов в многометровой корке, и правда – можно заблудиться, особенно в туман, когда нет ориентиров по окрестным сопкам.

На Горелом идёт горизонтальный дождь. Прямо над Лабиринтом сквозь прорехи в чёрном мокром небе прорывается солнце, но окружающие вершины затянуты стеной дождя, безумный ветер вытряхивает из низких туч струи воды и хлещет по лицам. Так и не прогнав беспечных путников, ветер заледенел, затянул небо лохматыми заплатами и стал люто сечь твёрдыми снежными крупинками. Неделю назад, 4 сентября, в Петропавловске-Камчатском был отмечен рекорд тепла за столетие: + 24, а сейчас в долине среди кратеров Горелого разыгралась пурга – к вою ветра добавился сухой плеск ледяной крупы по чёрным скалам. Прячемся от пурги в большом лавовом пузыре. Здесь тишина и потрясающая акустика. Проводник показывает остатки льда под ногами: обычно в пещере круглогодично держится идеально гладкое ледяное озеро, тогда-то, говорят, звук становится действительно совершенным, но это лето было жарким, и лёд подтаял. Идея с божественной акустикой пришла в голову не мне первому:

– Пару лет назад здесь на льду даже проводили православную службу с хором и концерт струнного квартета. Это было величественно, потрясающе...

Вообразив чин православной службы и многоголосый речитатив под этим идеальным сводом, звуки скрипок, альта и виолончели, гоню мысль о том, какие слушатели, кроме креативных смертных, могли собраться на это действо по коридорам, идущим из-под земной мантии, оставленным раскалёнными газами в жидкой лаве.

Тем временем пурга и не думала утихать. Тут бы и зашкалить адреналину, но настоящий мандраж пробил, когда, глядя, как на многолетний фирн – перекрывающий вход в пещеру огромный окаменевший сугроб – наметаются свежие слои, наш водитель задумчиво проболтался:

– Если так будет мести на перевалах – можем и не проехать…

Впрочем, похоже, та публика, что внимала из магматических глубин православному хору и струнному квартету – надолго прониклась благостью и не стала чинить козни, выпустив нас из недр Горелого, и даже назавтра утром аэропорт Елизово приоткрылся. Московский рейс отправился по расписанию, взлетев мимо сияющих пирамид Авачинского и Корякского «домашних» вулканов, с которых ураган сдувал клубы свежего снега.

 

Машину времени уже изобрели и запустили в серию. Они летают по маршруту Петропавловск-Камчатский – Москва. Взлетев в 10 утра на Камчатке, проведя в воздухе около восьми часов, машина может совершить посадку в Москве в 9.45 по московскому времени. Но мне не удалось попасть в страну моей юности, отмотать стрелки на 30 лет. Даже эти лишние пятнадцать минут – мне не подарены, а просто возвращены вращением Земли. Все ошибки юности остались неисправленными, недосказанное так и не прозвучало. Нет, я не ждал, что вот так запросто вернусь в юность… но сердце должно было ёкнуть. Ни разу не ёкнуло, когда я проходил по улицам, где когда-то удирал от патруля или шёл на свидание, или нёс в редакцию репортаж всех времён и народов… кстати, о чём? Не стоит искать воспоминаниям юности аутентичные интерьеры. Всё перестроено, перекрашено, и с тех пор изобрели стеклопакеты и электронную почту. Камчатка далеко, так далеко, что по ней стреляют баллистическими ракетами с атомных подводных крейсеров.