События

Недавно в Симферополь по приглашению Международного медиа-клуба «Формат-А3» пожаловал главный редактор и создатель известного российского журнала «Русский репортер» Виталий Лейбин.

Лучшие — у нас

Начнем с того, что с первых номеров «Русский репортер» позиционировал себя как «журнал для людей, которые не боятся перемен, не избегают ответственности, предпочитают сами определять стиль своей жизни».

— Когда мы начинали журнал, редактор фотослужбы Андрей Поликанов сказал следующее: «Надоело, что наши лучшие фотографы работают исключительно с западными журналами и в российских не публикуются по разным причинам. Хочется перестать снимать Россию — нашу землю, как Африку, с точки зрения места, где много чернухи и мало людей, похожих на нас». Мы хотели делать журнал на мировом уровне, не хуже, чем «Тайм», «Шпигель» или «Штерн». И в этом смысле надо было учиться и понимать, как это делается, а с другой стороны, хотелось бы выпускать издание специально для своей страны, так, чтобы наши люди не выглядели дикарями, чтобы это делалось с любовью и сопереживанием, — говорит Виталий Лейбин. — Разница подачи материала почти всегда заключается в деталях. К примеру, великий военный фотограф Юрий Козырев снимал грузино-осетинский конфликт и для нашего журнала, и для «Тайм». И вот на обложке западного издания выходит фотография с подписью «Русский танк приближается к Тбилиси». Для них все равно, где Гори, а где Тбилиси. Но дело не в том, что они плохо работают: когда мы пишем про них, то выходит примерно так же, потому что знаем примерно столько же. Поэтому в любой культуре важен язык, средства описания себя, иначе если кто-то тебя будет описывать «снаружи», то будет это делать, мягко говоря, некорректно. Возможно, с любовью, но с чудовищными ошибками, ляпами и предубеждениями.

Можно учиться способам компоновки текста, умению фотографировать, но нельзя заимствовать чужой взгляд. В этом смысле это частично объясняет, почему современная российская либеральная пресса полностью на стороне протестов — у нее генетический взгляд из-за рубежа, как будто в нашей дикой культуре единственное, что делать, — это внедрить что-то западное и современное, и на все сложности можно наплевать.

— Это не нарочно получается. В этом смысле мы полностью знаем, как делается настоящая западная свободная пресса, европейского уровня, а с другой стороны, мы понимаем, что нужно смотреть отсюда, чтобы понять свои проблемы глубже. Этот путь тяжел, но, мне кажется, он единственно верный. Невозможно сделать хорошее для своей страны, понять ее, ее жителей, если ты прямо ей не сопереживаешь и судишь не с позиции понимания и сопереживания.

Цензура и аксиомы профессионализма

— Есть вещи — аксиомы профессионализма: если ты делаешь репортаж, ты должен встретиться и поговорить со всеми потенциально конфликтующими сторонами — это как чистить зубы по утрам. Видимо, это имеют в виду на первых курсах журфака. В общем, нужно хорошо сделать работу. Но как бы там ни было, если ты пишешь текст, у которого есть начало, середина и конец, то у этого материала, сознательно или нет, появляется какая-то позиция. Поскольку журналист рассказывает историю, у него, как у сценариста, в тексте должны быть конфликт, драма, стороны, герои. Если ты не понял, на какой стороне, то, на мой взгляд, ты недоделал работу. Конечно, бывают и исключения. Но мы предпочитаем, когда репортер настолько в теме, что ему удается занять какую-то собственную позицию. И фотография, и текст, конечно, несет взгляд автора, если нет, значит — автор не разобрался. Конечно, читатель может не соглашаться с позицией журналиста, но ему будет легче не согласиться, если позиция названа. И в этом смысле это честная игра.

В «Русском репортере» довольно много острых, социальных текстов, и в связи с этим возник резонный вопрос, а сталкивается ли журнал с цензурой и существует ли цензура в российском медиа-пространстве вообще? На что Виталий Лейбин ответил, что с федеральными печатными изданиями все устроено так, что среди них довольно мало не свободных. В региональной прессе много зависимости от местных властей, хотя есть и в регионах свободная пресса, но это, скорее, редкие и героические случаи.

— Проблема в обратном: довольно мало печатной прессы, которая действительно стоит на стороне своей страны и в то же время свободна. Это культурный провал. Кажется, если ты свободная пресса, ты должен заниматься свержением режима, а это ведь не так, есть много других полезных дел, — подчеркивает главный редактор.

Табу и культура редакторов

Для молодых журналистов «Русский репортер» — это абсолют. Виталий Лейбин советует: когда найдете тему и поймете, что вам улыбнется удача, отработайте ее здорово. В этой ситуации нужно делать только так. Сложно сразу принести глубокий, экзистенциальный репортаж неподготовленному главному редактору. Но существует также проблема, что на нашем рынке мало форматов, которые подразумевают большие тексты, в которых можно реализоваться, и достаточно большие площади для фотографий.

— Мне кажется, если у вас есть тема, которую вы можете сделать действительно хорошо, лучше ее сделать именно так и потом попытаться где-то напечатать, хоть в Интернете. Показывать своим коллегам для начала и в какой-то момент это увидят, — говорит Лейбин. — Идеальный размер истории ограничен только одним обстоятельством: у него должно быть как минимум три части — начало, середина и конец. В «Русском репортере» бывает изначально репортаж на 80 тысяч знаков, а впоследствии его урезают до 18 тысяч. Сокращаем, сколько можем, но оставляем интересные факты, мы решили, что народ изголодался по длинным, хорошим текстам.
Что касается табу, то, по свидетельству Лейбина, в «Русском репортере» сразу договорились — никакой чернухи, акцентов на трупах после терактов они не делают, а стараются раскрывать сложную ситуацию, скорее, через эмоции выживших, чем через анатомические подробности. Иногда, конечно, не избежать факта, но главное — эмоции.

— Глубокая журналистика обеспечивает не только массовую информацию, но и массовую коммуникацию. Весь вопрос в том, какой дефицит общения есть в стране. Существуют различные культуры с различными задачами. В России мы попытаемся найти общий язык, который не был бы государственным шаблоном, с одной стороны, и при этом языком вражды и разрушения — с другой. Это язык общественной коммуникации, на котором решались бы какие-то вопросы. В Украине, по-моему, еще резче обстоит задача: есть необходимость найти язык, на котором можно договориться, — подытожил Виталий Лейбин.