События

В конце февраля по приглашению международного медиаклуба "Формат А3" Ригу посетил российский военный эксперт, главный редактор журнала "Национальная оборона", руководитель Общественного совета при Министерстве обороны РФ, директор Центра анализа мировой торговли оружием Игорь Юрьевич КОРОТЧЕНКО. "7 секретов" поговорили с Игорем Юрьевичем о современных угрозах и военной реформе России.

— Когда же российские войска наконец встанут у наших границ?

— Такой необходимости нет. Сегодня мы считаем военный конфликт с НАТО крайне маловероятным. Во всяком случае, в перспективе ближайших 15–20 лет. Конфигурация угроз сегодня складывается по–новому. В первую очередь это южное направление. Это связано с тем, что США и НАТО не решили те задачи, которые они ставили перед вторжением в Афганистан. Современные силы безопасности Афганистана недееспособны. Правительство по сути дела управляет только Кабулом. Полевые командиры различных уровней берут с натовцев деньги за проводку конвоев. Это стало своеобразным бизнесом. Рэкетом. Не будешь платить — будем стрелять.

То есть сегодня присутствие НАТО в Афганистане выгодно всем. России в том числе. Поскольку угроза не выходит за пределы Афганистана. Мы полагаем, что, после того как американцы, натовцы уйдут, правительство Хамида Карзая будет свергнуто, талибы снова возьмут Кабул и, соответственно, станет вопрос: куда дальше двигаться? Мы ожидаем, что исламский экстремизм будет передвигаться в бывшие советские республики Средней Азии. В этом случае произойдет масштабная дестабилизация ситуации в целом ряде государств. Если ее не стабилизировать, эта угроза может стать реальной и для России. Поэтому в практическом плане все усилия вкладываются в Центральный военный округ, который ориентирован на отражение угроз с Афганистана.

— Однако наши политики говорят, что Россия представляет для нас серьезную угрозу. Это что — дым без огня?

— Образ внешнего врага консолидирует нацию. Политикам легче манипулировать общественным мнением. Для многих латвийских политиков занятие того или иного государственного поста или поста в парламенте становится как бы источником доходов, бизнеса. В Латвии сформирован самодостаточный класс государственной бюрократии. То есть люди, их дети, родственники, знакомые кормятся от государственных щедрот. Разумеется, никто не хочет терять такое выгодное с экономической точки зрения положение. Не к станку же вставать или заниматься розничной торговлей. А политикой заниматься престижно: хорошие деньги, поездки за государственный счет по всему миру, мелькание на телеэкранах, возможность при необходимости запустить руку в государственный бюджет. Поэтому люди, которые хотят заниматься политикой, хотят этим заниматься пожизненно. А образ внешнего врага позволяет манипулировать настроениями избирателей для того, чтобы получить нужные результаты при голосовании.

— Однако Министерство обороны Латвии, наш министр не раз были обеспокоены, например, российско–белорусскими военными учениями вблизи наших границ. Зря, что ли?

— Есть же латвийское посольство, есть военный атташе, который должен информировать свое Министерство обороны о целях и задачах российского оборонного планирования. Если министр обеспокоен, значит, военный атташе Латвии в России плохо работает. Значит, он не может квалифицированно передать информацию, которая развеяла бы беспокойство министра. С другой стороны, я понимаю, что министру обороны всегда важно заявлять о каких–то угрозах, чтобы иметь приемлемый в условиях Латвии бюджет. Еще одно объяснение — рецидивы местечкового мышления. Отсутствие широкого взгляда на мир. Мы считаем разговоры о том, что Латвия может стать жертвой агрессии со стороны России, политической паранойей.

— Но мы все еще напуганы своей историей… Как, по–вашему, согласовать дивиденды от образа врага со взаимовыгодными соседскими отношениями?

— Слушайте, насчет истории я могу сказать, что мы тоже можем предъявить Латвии счета за действия латышских чекистов. Как известно, в структуре, которую образовал Феликс Дзержинский, была непропорционально велика прослойка руководящих кадров из латышей, которые, среди прочего, участвовали в массовых внесудебных акциях расстрела русских офицеров на территории Советской России. То есть совершили преступление, аналогичное Катынской трагедии. Латышские красные стрелки использовались в карательных операциях на территории России. Что, нам сейчас выставлять Латвии исторические счета — пусть оплачивает? Россия этого не делает, потому что это будет абсолютно контрпродуктивно. Кому от этого станет легче? Это приведет только к озлоблению и ухудшению отношений.

Я привел эти примеры как фактор того, что при желании можно достать из шкафа любые скелеты. Но мы заинтересованы в хороших отношениях с Латвией. Цель нашей внешней политики: сделать так, чтобы вопросы безопасности решались не путем гонки вооружений, а путем политических договоренностей, которые страхуют нас от военных форс–мажоров на западном направлении.

Самое главное, что я хочу сказать, — надо избавляться от оккупации в головах. А головы латвийских политиков оккупированы российской военной угрозой. Честно говоря, мы смеемся над этими параноидальными страхами. Мы этой логики не понимаем. Проанализируйте хотя бы состав группировки на западе России. Она однозначно оборонительная. Это не армия вторжения. Второе — я считаю, что надо помогать политикам в установлении контактов между неправительственными экспертами. Я со своими коллегами планирую в ближайшее время создать неправительственную структуру — институт проблем национальной безопасности, который будет заниматься анализом военно–политических действий и активности во всех регионах мира. Мы готовы к контактам с латвийскими экспертами для того, чтобы оценивать угрозы совместно. И предлагать политикам что–то менять в существующей ситуации и в наших двусторонних отношениях. Еще раз говорю — Россия крайне заинтересована в добрососедских отношениях, и Латвия могла бы извлечь очень серьезные экономические дивиденды от партнерства с Россией. Для этого надо создать благоприятные политические условия.

— Техническая мощь вооруженных сил выросла. Но выросло ли должным образом все то, что гарантирует способность стран совладать с этой мощью? Фактически это вопрос, например, о возможности ядерной войны.

— На сегодня угроза ядерной войны, мне кажется, минимальна. Потому что обладатели ядерного оружия отдают себе отчет.

— Так ли?

— Однозначно. Я могу сказать, что легальные (я не беру Индию, Пакистан, Израиль) члены ядерного клуба — Россия, Франция, Великобритания, Китай, США — ответственно подходят к вопросам планирования и использования ядерного оружия. Страх взаимного гарантированного уничтожения в случае обмена масштабными ядерными ударами делает его применение в современной войне практически невозможным. Сегодня ядерное оружие выступает как политическое оружие. В качестве миротворца. Ядерное оружие — это политическая страховка. Гарантия ненападения.

Но я хочу сказать, что в российской военной доктрине записано: если Россия станет жертвой широкомасштабной агрессии с использованием обычных вооруженных сил, которое поставит под угрозу существование России как государства, то мы можем превентивно применить ядерный удар против агрессора. То есть таким образом НАТО, Китаю посылается предупреждение: если вы начнете против нас войну обычными средствами, мы можем ответить иначе.

— Но вы сами недавно писали, что до 2030 года существующие и потенциальные военные угрозы существенно возрастут.

— Они возрастут прежде всего из–за мировой неопределенности.

— А как бы вы ранжировали современные угрозы в целом? По степени их опасности.

— Я думаю, что для России главная угроза — исламский терроризм. Равная угроза — внутренняя нестабильность. Прежде всего, в регионе Северного Кавказа. На Кавказе проблема даже не столько военная… Там есть самовоспроизводящаяся террористическая среда. Вот это опасно.

Далее — неконтролируемое распространение оружия массового поражения и ракетных технологий. На третье место я бы поставил то, что НАТО существенно превосходит нас по военным возможностям. Четвертая потенциальная угроза — это Китай с точки зрения военного планирования, которое он может осуществить не сейчас, а в будущем. Сейчас вектор интересов Китая — Юго–Восточная Азия. На Россию они не смотрят. Еще — неопределенная ситуация в ряде регионов мира в целом. Она может из мелких конфликтов спровоцировать большую войну. Кибервойны — это отдельный случай. Уже есть примеры киберугроз, связанных с воздействием государства на государство. США и Израилем был запущен вирус, который перевел иранские центрифуги на нерасчетный режим работы, и они фактически вышли из строя. Точно такое же оружие может быть применено к атомной электростанции, что приведет к масштабной экологической катастрофе. Необходимы консультации, чтобы снять эту угрозу между цивилизованными странами.

И я все–таки считаю: пока сохраняются государства, войны будут оставаться одним из средств разрешения непримиримых противоречий между этими государствами. Причем впереди нас ждут новые войны. Войны за ресурсы. Новые колониальные войны. В принципе Франция, осуществляя операцию в Мали, на самом деле воюет за обеспечение своего свободного доступа к африканскому урану, от которого зависит французская атомная промышленность. Вот пример новой колониальной войны. Мне кажется, это будет становится реальностью все больше и больше. Особенно, учитывая, что ресурсы сегодня нужны всем экономикам. Смотрите, Китай активно входит в Африку, в Юго–Восточную Азию. Туда, куда его пускают. Разумеется, американцам это не нравится.

Также следует иметь в виду то, что армия может выиграть войну против регулярной армии другого государства. Но не может быть регулятором с точки зрения полицейских и антиповстанческих функций. Американцы разгромили правительственные войска Саддама Хусейна. Одержали военную победу над Ираком. Но ситуацию в Ираке они не урегулировали. Там по–прежнему котел из различного рода террористических группировок. В этом плане все большее значение приобретают невоенные методы урегулирования конфликта.

— А что это за понятие "международный терроризм"?

— Это — миф. Блеф, который был выдвинут американцами, чтобы обеспечить свободу рук для военных акций. На самом же деле американцы не решили ни одну из задач. Ни по Афганистану, ни по Аль–Каиде, Либану,..

— Что из себя в военном аспекте представляет Евросоюз?

— Кроме деклараций, практически ничего. Дееспособные вооруженные силы в Евросоюзе не созданы. Экономическая ситуация в ЕС этому однозначно не способствует. Европа предпочитает где–то воевать, если главную нагрузку несут США…

В конце концов для чего Европе бежать впереди паровоза? Для ЕС сегодня главными являются угрозы экономического плана, миграция… Ее контроль. Смотрите, что делается. Шариатские патрули выходят на улицы Лондона. Муэдзины в Швейцарии взывают с минаретов. В определенных условиях это может привести к внутренней дестабилизации или беспорядкам. Как в Париже. Накапливание критической массы, которая не принимает европейских ценностей и в то же время имеет вид на жительство, в перспективе может оказаться опасным. Могут возникнуть террористические ячейки.

Очевидно, что между европейскими странами войны сегодня невозможны. Наоборот, идет интеграция. Балканские войны — это агрессия США против суверенной Югославии, которая закончилась ее дезинтеграцией. Но сейчас угроза конфликта в самой Европе фактически нулевая. Поэтому здесь геополитика действительно выходит вперед.

— Почему "ушли" министра обороны России Анатолия Сердюкова. Он что, тормозил реформы, развел коррупцию?

— Надо четко понимать и отделять коррупционные дела, которые связаны с конкретными людьми, от военной реформы.

После войны с Грузией стало очевидно, что российскую армию надо менять. Первая и вторая чеченские войны показали, что мы не имели возможности собрать пятидесятитысячную группировку. Не было боеспособных частей. Приходилось набирать роту там, батальон там… Потому по указанию Владимира Путина была начата военная реформа.

Что было сделано и сделано правильно при Сердюкове? Созданы четыре укрупненных военных округа. Раньше их было шесть. Были созданы объединенные стратегические командования. Границы четырех округов соответствуют границам объединенных стратегических командований. Теперь военный округ планирует и управляет действиями флота, ВВС, т. е. всех, а не только сухопутных , родов войск. То есть идет концентрация, чтобы конкретно можно было вести эффективные военные действия.

Российская армия полностью отказалась от дивизий, армий и полков. Сегодня основная боевая единица российской армии — бригада. Количество звеньев управления снизилось с семи до трех. Все бригады укомплектованы по штатам военного времени. То есть это армия, которая готова сразу воевать. Мы отказались от мобилизационной концепции. Современная война не позволяет нам проводить такие мероприятия. Она быстротечна. Две–три недели — и война заканчивается. Поэтому нам нужна армия, которая готова воевать уже сейчас. Такая армия создана.

Кроме того, произошло увеличение денежного довольствия всех категорий военнослужащих. Сейчас лейтенант получает 50 000, солдат–контрактник — 35 000, полковник — 90 000 рублей. Армия была освобождена от любых непрофильных функций. Если раньше солдат использовали для строительства генеральских дач, они ходили на хозработы, то сегодня всего этого нет. Солдаты занимаются только боевой и физической подготовкой. А все остальные функции переданы гражданским лицам. Создана единая система материально–технического обеспечения. Эти мероприятия позволили сделать армию качественно новой.

Но при этом пока не решены две главные задачи. Они стоят перед новым министром обороны Сергеем Шойгу. Первая из них — к 2016 году надо создать профессиональное ядро вооруженных сил. На миллионную армию надо иметь 425 000 контрактников. Воинские части, которые будут участвовать в боях, должны быть полностью укомплектованы контрактниками. В миллионе военнослужащих — 425 000 контрактников, 220 000 офицеров, остальные — солдаты–срочники. Мы сохраняем смешанный принцип комплектования.

— Какие ошибки допустил Сердюков?

— Первое — он недооценил моральный фактор. Фактор воинских традиций. Новый министр обороны вернул погоны с груди на плечи. Суворовцы и нахимовцы опять могут участвовать в парадах. Дальше — Сердюков хотел внедрить в армию болонскую систему образования. Это нереально. Сейчас возвращаемся к советской системе. Военное училище, военная академия, академия Генштаба. Наконец, бывший министр хотел фактически ликвидировать всю систему военной медицины. Признано, что это была ошибка.

— Когда было объявлено о российской военной реформе, я читал, что для обоснования реформы необходимо сделать две вещи: определиться по части геополитической роли России и сменить парадигму военного дела. Военная парадигма меняется, но определила ли Россия свою роль?

— Я согласен. Все–таки цель военной реформы должна определяться не Министерством обороны, а президентом через Совет безопасности. У нас есть военная доктрина, но я считаю, что ее необходимо перерабатывать. Она сегодня не соответствует реалиям.

— В чем?

— В том, что там четко не прописаны военные угрозы. Пусть даже военная доктрина, помимо открытой части, будет носить закрытый характер, угрозы надо прописать более четко. И, исходя из этого, строить армию. Но это моя личная экспертная точка зрения.

— Угрозы обозначены. Но кто сегодня союзники России?

— Как сказал Александр III, стратегическим союзником России являются армия и флот. Есть коалиция интересов. Но она пока неэффективна. В военной сфере наиболее тесные отношения выстраиваются с Белоруссией. Но, повторяю, белорусская армия за российскую воевать не будет. Мы можем как–то друг друга поддерживать, но российская армия может полагаться только сама на себя.

Чего–то вроде Варшавского договора сегодня нет. Россия находится в стратегическом одиночестве. Она должна парировать существующие угрозы военными, но прежде всего политическими методами. В этой связи задача российской дипломатии — снижать риски военных конфликтов. Мы не можем втягиваться во внутреннюю гонку вооружений. Мы не хотим конфронтации. Потому что это все бьет по нашей экономике. Повторяюсь — со стороны России нет угрозы для стран Балтии. Мы заинтересованы в добрососедских, мирных отношениях. Нам не нужно напряжение на наших западных границах. Абсолютно.

— Каков сейчас расклад в мировой торговле оружием?

— США на первом месте, Россия устойчиво на втором. Наши показатели растут с каждым годом. В прошлом году мы продали оружия на 15 миллиардов долларов. Несмотря на то, что мы потеряли важные рынки.

— Можно ли по потокам оружия сказать, что где грядет?

— Нет, это не связанные вещи. Просто все большее число стран хотят иметь армию в качестве страховки. Сейчас основная гонка вооружений разворачивается в Юго–Восточной Азии. Более широко — в Азиатско–Тихоокеанском регионе. Китай начинает конвертировать свою экономическую мощь в военную и проецировать свою силу на океанский театр военных действий. Объявлено, что Китай будет осуществлять программу строительства авианосного флота. Это означает, что у него есть план экспансии. Другие государства этим обеспокоены и также начинают перевооружаться. От Австралии до Сингапура. Регион очень конфликтогенный. Во–первых, там спорные островные территории, во вторых — шельф, где возможна добыча углеводородов.

— Вы родились в Риге. Что для вас сейчас Латвия — чужая страна?

— Рига моя родина, Латвия — моя родина. Как тут шутили в одной телепередаче — я оккупант в третьем поколении. Дед был офицером штаба Прибалтийского военного округа, отец окончил училище имени Алксниса, и я — офицер. Так сложилась ситуация, что я здесь не был последние пятнадцать лет. Но, приехал вот… и очень рад. Хорошие воспоминания, добрые чувства. Я люблю Латвию.