События

Яркое солнце на черном-черном небе, пролетающие под бортом и сгорающие в атмосфере метеориты, бесконечное множество звезд – российский космонавт Александр Лазуткин был одним из членов экипажа «Союз ТМ-25» и знает, как выглядит космос на самом деле: он провел там 184 дня и 22 часа. На прошлой неделе этот удивительный человек посетил областной центр и встретился с гродненскими журналистами.

Мечта сбылась

– Что привело вас в космос?

– Когда меня спрашивают, как появилось желание стать космонавтом, я честно говорю: точно не помню. Спутник полетел 4 октября 1957-го года, а 30-го родился я. Видимо, на генном уровне передался восторг мамы от этого события (улыбается). Потом были детский сад, школа, книги. Собственно, книги – это то, что показало мне дорогу, ведущую в космос. Я искренне верил тому, что там написано. Верил, что есть таинственные миры и их можно увидеть, только покинув эту землю. Единственная профессия, которая позволила бы это сделать, – профессия космонавта. Поэтому я и хотел связать свою жизнь именно с ней и шел к мечте.

– Какие эмоции у вас возникли во время старта?

– Какие эмоции вы можете испытывать, когда ваша мечта буквально в шаге от вас? Сердце будет чаще биться, дыхание перебьется… Но для меня было абсолютно странным ощущение, что сердце бьется ровно. Я первый раз в жизни иду к ракете, вот сейчас должен зайти в лифт, в котором ехал Гагарин, поднимаюсь – а сердце стучит в обычном ритме. Сажусь в корабль и думаю: «Вот два часа до старта…» – всё так же спокоен. Объявили минутную готовность. В голове: «Скоро полечу» – и больше ничего. Услышал, как двигатели включились, – тоже нормально всё. Ракета качнулась. Думаю: «О, надо же! Качнулась». И пошла. Вот тут момент был, когда эмоции стали выходить, но началась перегрузка и вибрация всех мышц свела на нет.

– Какие перегрузки испытывает экипаж?

– Когда ракета разгоняется, перегрузки достигают 3 – 3,5 единиц. То есть во столько раз ваше тело становится тяжелее. Было ощущение, что ты проваливаешься в очень удобную постель, которая тебя охватывает и прижимается… При спуске перегрузки могут быть больше – 4 –ؘ 5 единиц. Тут ты уже начинаешь понимать, что это не совсем хорошо. Каждый орган в пять раз тяжелее, и сопротивляться уже не можешь. При 8 единицах живот прилипает к позвоночнику. Мужчины дышат животом, а тут не получается, начинаешь дышать легкими. Они из стороны в сторону ходят перпендикулярно перегрузке. Глаза давит куда-то внутрь. Мышцы, которые их держат, никогда не испытывали такую нагрузку. Слезки появляются. Сердце колотится. Мозг начинает обескровливаться. Темнеет в глазах и до галлюцинаций недалеко. Был в середине 70-х случай, когда экипаж испытал перегрузки в 20 единиц. Это были Макаров и Лазарев – они выжили. Макаров рассказывал, что тогда не то что дышать нельзя было, даже думать было больно.

Космический экран

– У космонавтов есть традиция перед полетом смотреть фильм «Белое солнце пустыни». Соблюдали вы ее? Есть ли другие традиции?

– Вся жизнь соткана из традиций. Ты рождаешься, тебя приносят домой, показывают всем, дают имя – это тоже традиция. Традиции нельзя нарушать, особенно у нас. Считается, что если ты что-то не будешь соблюдать, будет плохо. И сам думаешь: «А вдруг чем-то потом обернется?» Было, что ракета взорвалась на старте, были случаи, что гибли люди, – не известно, нарушали ли они традицию. Но мы этого не хотим. И никто не хочет. «Белое солнце пустыни» смотрим. Это удивительный фильм. Вначале не было традиции смотреть именно его. Просто, когда лента вышла, экипажи, которые отправлялись на космодром, брали ее с собой. И так получилось, что один экипаж взял, второй, третий, четвертый – и уже оставили фильм на Байконуре. Все прилетали, садились, смотрели. Космонавты за стеклом, а спереди обслуживающий персонал. Присутствовал и основной состав, и дублеры. Традицией это стало, когда один экипаж – три человека – сели смотреть фильм, а командир вышел, потому что видел «Белое солнце пустыни» много-много раз. На следующий день экипаж стартовал, прилетел на станцию, стал работать, но командир заболел, и экспедицию прервали на полпути. Его вылечили, но кто-то вспомнил: он ушел с середины фильма. С тех пор смотрят все, включая иностранцев. Даже если они ничего не понимают. Я не думаю, что двигаясь к ракете (да и к автобусу, который повезет на стартовую площадку) можно встретить черную кошку, что она вообще существует в этом регионе. А другие кошки есть. Мне даже интересно увидеть автобус, перед которым пробежала черная кошка.

– Каким оказался космос?

– Мне понравился. Понравилось жить в невесомости. Понравилось смотреть на Землю, которая в принципе всем нам известна. Она круглая. Она красивая. Она голубая. Заметил одну интересную вещь: есть страна, которая заставляет любого нового человека взяться за географическую карту, – это Италия. Как только пролетаешь сверху, смотришь: выглядит, как «сапожок», или нет (улыбается). Земля очень похожа на то, что нам показывают в школе. Даже у меня возникает вопрос: как можно было создать глобус, не бывая в космосе? Это для меня загадка.

Второй необычный момент – солнце на абсолютно черном небе. А ведь мы привыкли видеть его голубым. Количество звезд превосходит все ожидания. Об этом космонавты, которые прилетали, говорили: «Их много». Но сколько «много»? Мы на метеориты смотрим, подняв голову вверх, а там ты пролетаешь – они под тобой. Входят в плотные слои атмосферы Земли, «чиркают» и сгорают.

– Есть ли в космосе те «иные»? Что-то необъяснимое?

– Среди людей существует мнение, что космонавты подписываются под документом о неразглашении тайны. Естественно, когда задают такие вопросы, ожидают ответа: «Нет, я не видел». И торжествующе думают: «Конечно, он же подписывал какой-то документ!» Или если я скажу, что видел, поверите ли вы, понимая, что я подписывал какой-то документ (улыбается). Ну а отвечая на ваш вопрос, я с детства шел к этой профессии, чтобы познать другие миры. Поэтому, попав туда, я открыл очень широко глаза и навострил уши. Слушал и смотрел – не видел, не слышал. Перед полетом как-то прочитал статью в газете. Журналист писал, что разговаривал с космонавтами, не называя имен, и они говорили, что что-то видели и чувствовали. Один вспомнил, как во время полета часто ощущал чей-то взгляд. Так вот однажды было у меня свободное время, и я полетел наблюдать за Землей. Смотрю, и вдруг замечаю боковым зрением, что что-то такое появилось. Я оглянулся – ничего. Черное небо, две-три звезды – и всё. Опять наблюдаю за Землей и в какой-то момент вижу, что снова показалось. Отлетел от этого иллюминатора и полетел к противоположному, чтобы глянуть с другой стороны – тоже ничего. Возвращаюсь, начинаю наблюдать и вижу, что опять появляется. Я разворачиваю глаза в ту сторону, потому что боковым зрением невозможно определить, что же это на самом деле. Вижу два полупрозрачные (типа облачка) сгустка. Через одно пробивается свет звезды. Сложилось ощущение, что это глаза, что они живые – там что-то движется, переливается. Тут я сразу вспомнил статью. Холодок пробежал. Что это было, я до сих пор не знаю.

– Встречались ли вы с Гагариным и о чем говорили?

– Когда погиб Гагарин, мне было 11 лет. Не мог я с ним встречаться. Даже не знаю, о чем бы с ним говорил. О Гагарине серьезно задумался, когда приземлился, когда началась моя послеполетная жизнь, связанная с поездками, выступлениями, встречами.

Я подумал, как тяжело находиться в центре внимания, и всё чаще возвращался к образу Гагарина: подвиг человека не в том, что он слетал туда, хотя это тоже подвиг, а в том, что остался человеком. Он был единственным на планете Земля, кого все жители этой планеты ждали в гости и хотели увидеть.

Более того, Гагарин всё время встречался с первыми лицами государств. Казалось бы, ореол должен возле головы появиться и небывалое самомнение! Но я не знаю ни одного отрицательного отзыва о нем.

Станция как пациент

– Космонавты верят в Бога?

– Космонавты такие же люди, как и все: кто-то верит, а кто-то нет. Я воспитывался во время, когда было атеистическое восприятие мира. В принципе, четкой установки, что Бог есть, у меня нет, но и нет четкой установки, что его не существует. Несмотря на то воспитание, я нахожусь посередине. Мне интересна религия как сфера деятельности человека: сколько существует человечество, есть религия. Почему? Науки появляются, эволюционируют одна в другую, умирают, а религия как была, так и остается. Ученые говорят, что Бога нет и наш мир произошел в результате большого взрыва. Я смотрел на Землю и думал, как из взрыва, который ассоциируется у меня с хаосом, могло возникнуть то, над чем я летаю, – прекрасная планета. И опять же, если всё это существует – его нужно регулировать. Кто это делает? Хочется увидеть этого, как я называю, человека. Очень умного, который за всем этим следит. Трудно сказать, есть Бог или нет. Мы даже не видим тот мир, в котором живем. Любой знает, что существуют звезды, что существуют галактики – и их много. Но он не чувствует эти галактики. Он чувствует ровную поверхность. Он называет ее твердью земной. Ему говорят: «Ты знаешь, земля вращается!» Он: «Да, я знаю». Но сам этого не чувствует.

– Что самым сложным было за эти полгода?

– Есть такой набивший оскомину ответ: заниматься физкультурой на станциях. Я немало сил отдал профессиональному спорту и мне знакомо, что такое двукратные тренировки в день, трехкратные – вещь тяжелая. Но там получалось так, что я заставлял себя заниматься. Я чувствовал, что у меня просто раздваивается личность: разум понимает, что нужно уделять время физкультуре, иначе мышцы атрофируются и ты можешь не вернуться на землю живым. Но появлялся другой я, мое тело, мои мышцы, которые говорили: «Я не хочу заниматься. Мне так хорошо в этой невесомости». И ты начинал их уговаривать. Этот процесс проходил каждый день, и занятия были связаны с постоянной внутренней борьбой, но в итоге я вставал на дорожку, начинал двигать ногами и заставлять свое тело работать.

– А что стало самым приятным в полете?

– Самое приятное… У нас часто всё ломалось. Количество нештатных ситуаций было очень велико. Когда прилетел на станцию, я ее боялся. До этого знал, что где находится и знал, скажем, как лампочки менять, как любой прибор вынуть и поставить, но также знал, что я занимаюсь этим на Земле под присмотром специалистов. Если что-то сделаю неправильно, то ничего не случится. Мне просто скажут, что я неправ и можно по-другому. Тут я оказался на этой станции, мне страшно было еще на кнопочки нажимать, а произошел пожар. Раз – отказала одна система. Раз – отказала другая. Я начинаю ремонтировать. Был один прибор, который трубочкой соединен со станционной стеночкой. По этой трубочке создавался вакуум для прибора. Между прибором и стеночкой стоял выключатель. Мне нужно было этот прибор поменять. Отключаю пульт, отмечаю состояние крана. Пульт мне показывает, что там закрыто. Спокойно снимаю прибор, и вдруг слышу, как воздух выходит. Я интуитивно эту небольшую дырочку пальцем закрываю. И чувствую, как его засасывает. Палец отрываю и первая мысль: «Я потрогал космос. До этого его никто не трогал». Это одно из хороших. Потом, исправляя все эти ситуации, ощутил: станция для меня стала как будто пациентом. Я этого пациента хорошо знаю. Где у него болит и где у него заболит что-то. Станция стала живой – это удивительное состояние. Пришло ощущение, что человек сам по себе очень сильный продукт природы, он в состоянии исследовать космос и он сильнее любого робота. Когда говорят о том, что роботы должны изучать космос, – нет, только вместе.

– Каким должен быть космонавт?

– Говорят, космонавтика – вершина научно-технического прогресса. Мы проводим эксперименты из разных областей наук: это может быть медицина, материаловедение, ботаника… Обучаясь проведению этих опытов, разговариваем с профессионалами. У них есть свой сленг. Чтобы потом проводить эксперименты и говорить на их языке, нужно знать из этой области хоть что-то. Начинаешь изучать. И ты уже немножко врач. И ты уже немного металлург.
Поэтому, когда спрашивают, каким должен быть космонавт, ну вот таким! Как артист: его ремесло хорошо тем, что можно стать любым человеком. Точно так же можно сказать и о профессии космонавта. Вот этим она мне и нравится, и именно поэтому я ставлю ее на вершину пирамиды.

Горящий металл

– У вас две медали НАСА. За что вам их вручили?

– Мы летали с американцами. У нас была совместная программа. Не знаю статус этих наград. Одна «За космический полет», а вторая «За общественные заслуги». Сам бы хотел задать вопрос, за какие именно заслуги мне их дали (улыбается). Я не спрашивал нашего президента, за что меня наградил звездой и присвоил звание героя. А американцы тем более далеко.

– Вопрос дилетантский. Есть вероятность, что корабль удачно не «пришвартуется» к станции и улетит дальше? Готовят вас к таким ситуациям? Есть какие-то инструкции?

– Это называется нештатная ситуация. Более того, это расчетная нештатная ситуация. При подготовке проговаривается каждый твой шаг. Допустим, корабль летит, должен включить двигатель, а он не включается – что делать? Автомат управляет кораблем. Человек должен вмешиваться в управление. Но невозможно подготовить человека ко всем ситуациям, которые могут возникнуть. Поэтому обычно выбирают нештатные ситуации по степени вероятности: вот эти – более вероятны, а эти – менее вероятны. Ты обязан знать, как действовать при всех расчетных нештатных ситуациях. Но я понял, что нельзя убирать класс ситуаций, которые мы считаем маловероятными. Они тоже случаются. Пожар на станции, чтобы вы знали, – это крайне редкое событие. Для того, чтобы огню гореть, нужны два параметра: первый – температура, а второй – кислород, который участвует в поддержании окислительной реакции. Если мы зажжем свечу, то она сначала загорится, а потом «скушает» весь кислород вокруг себя и потухнет. Система пожаротушения устроена таким образом: как только датчики дыма срабатывают, тут же выключается вентиляция, которая «перемешивает» воздух на станции, и огонь исчезает сам собой. Кроме нашего случая, когда загорелся контейнер из нержавеющей стали – сам металл. А внутри этого металла было вещество, которое при нагревании выделяло кислород. На всей станции поток воздуха остановился, но здесь он рождался в самом огне. Когда потом определяли, как эта кислородная шашка вообще могла воспламениться, не смогли ее зажечь. Даже в костер клали, но она не горела так, как у нас. Таких событий было довольно много, и я помню, что к концу полета уже очерствел душой: что-то случается – начинаю спокойно, без всякой дрожи заниматься исправлением ситуации. Более того, если ничего не случалось, какое-то волнение внутри возникало.

– Как прошла посадка?

– Когда пошли на посадку, оказались в плотных слоях атмосферы, и у нас загорелся транспарант «Ввод в действие основного парашюта», нас стало дергать. Мы понимали, что это открываются крышки контейнера, и вот мы вроде бы висим. Мне командир хлопнул по колену и сказал: «Саша, мы живы. Всё будет нормально». Но тут я чувствую, что руки тяжело поднимать. Надо же, перегрузка какая-то есть! Замечаю, что горит табло, которое должно было погаснуть в момент открытия крышки парашютного контейнера. А это означало, что мы еще падаем. Командир тогда сказал: «Будем ждать запасной парашют». И я так спокойно подумал: «Ну, будем ждать». Ничего внутри не дрогнуло. Но оказалось, что это еще одна маловероятная внештатная ситуация и этот прибор должен был отключиться, но не отключился. Абсолютно маловероятным событием было следующее. Когда стали выходить на связь с землей, мы их вызываем – они нас не слышат. Казахстан. Август. Жара. На небе ни облачка. А появился конденсат и залил какой-то электроразъем. Это сказалось, во-первых, на связи с землей, а во-вторых, у нас отказали двигатели мягкой посадки.

Вообще я понял, что в этой жизни нужно жить так: улицу переходишь – посмотри в обе стороны, а не в одну. Осторожность не навредит, но в то же время не надо становиться человеком, который от всего шарахается. Потому что и хорошие события тоже маловероятны, но они случаются, и люди становятся от этого счастливыми.

Деньги – ничто

– Утверждают, что в 2001 году станция «Мир» была затоплена. Может, вы располагаете какой-либо иной информацией или можете подтвердить это?

– То, что станция «Мир» была затоплена, это так. В 2001 году ее свели с орбиты, она сгорела в плотных слоях атмосферы, и остатки упали в несудоходной части Тихого океана.

– Изменилось ли ваше мироощущение после возвращения?

– Конечно, изменилось. До полета думал, что хорошо быть богатым – деньги дают всё. Но вот я во время полета над Багамами. Знаю, что там отдыхают богатые люди, что там лежат эти денежные мешочки. У кого-то денег много, у кого-то их поменьше. Они лежат, но никто из них не может оказаться на моем месте. Когда стали летать туристы, за полет выкладывали 20 млн долларов. Мы с одноотрядовцами еще обсуждали эту тему: если каждому дать такую сумму, а потом предложить вернуть ее за полет, отдали бы? Если бы такая ситуация была до полета, я бы, наверное, оставил деньги: 20 млн долларов – можно всё.

А после полета думал уже иначе. Он не принес мне богатство, но я стал четко понимать: деньги – это ничто. Есть жизнь, которая нам дана, и это всё. Мы можем чувствовать: холодную погоду и горячую, горе и радость – этому нужно радоваться. Надо жить так, как вам хочется, и стать тем, кем вам хочется. Не стоит выбирать место
по деньгам.